Николай Коняев - Генерал из трясины. Судьба и история Андрея Власова. Анатомия предательства

— Если бы Германия продержалась еще 12–15 месяцев, у нас было бы время создать достаточно мощный военный кулак, — сказал Власов. — Этот кулак с поддержкой вермахта и малых европейских народов мог бы составить нечто, с чем Америка и Англия, так же, как и Москва, стали бы считаться. Но этого времени у нас не будет.

— Я вижу только один выход, Андрей Андреевич. Вы должны ехать в Прагу и обнародовать манифест. Тогда весь свободный мир услышит о вас. А когда пражские церемонии закончатся, вы должны уйти, заявив, что национал-социалистическое правительство не сдержало данных вам обещаний. Только так вы можете заложить фундамент для будущего развития. Я знаю, что это легко сказать и трудно сделать. Без сомнения, это приведет вас в лагерь или в тюрьму. Но Русское освободительное движение будет жить.

— Жалко, что уже нет Зыкова, который мог бы сказать свое слово, — ответил Власов и сделал паузу, чтобы «домашний святой» мог вспомнить о грустной судьбе «наркомзятя». — Может быть, еврей нашел бы выход. Он всегда чуял его. А я выходы искать не умею и не хочу, когда миллионы людей [78 — Насчет миллионов не такое уж и преувеличение. «К моменту опубликования манифеста с этой стороны фронта в пределах, к тому времени уже очень урезанной с востока и запада Европы насчитывалось от 18 до 20 миллионов русских, — пишет генерал И.А. Поляков. — Это составляло свыше 10 % населения нашей страны, но политически удельный вес этой массы был неизмеримо большим. С этой стороны почти не было детей и людей старше 50 лет. И военнопленные, и привезенные на работу были или совсем молодыми людьми, или в начале так называемых средних лет. Беженцы были, как правило, более старших возрастов, но ни многодетные семьи, ни старые люди не могли двинуться в такую неизвестность, да и не могли уйти в такую даль. Если они и уходили от родных очагов, то еще до границы Советского Союза их настигал быстро двигающийся на запад фронт. Главную массу количественно составляли «остовцы». Их насчитывалось до 12 миллионов, в то время нередко цитировалась даже такая подробность, что 8 миллионов их занято в сельском хозяйстве и 4 миллиона в промышленности. До 5 миллионов считалось беженцев, несмотря на большую быстроту передвижения фронта, сумевших каким-то образом добраться до границ Германии и перейти через них. Следующей по численности была группа военнопленных, разделенная на рабочие команды, мало чем отличающиеся от остов. Около 800 тысяч было служащих в германской армии».] надеются на Власова.

Я не могу бросить их, я должен идти по этому пути до горького конца.

— Он не уйдет от Гиммлера… — выслушав Штрик-Штрикфельдта, сказал проницательный Гелен. — Значит, сейчас нужно хотя бы не допу стить, чтобы СС забрал и вас. Прежде всего вы должны исчезнуть из поля зрения. Вы поедете в Померанию, где будете писать историю власовского движения. А там посмотрим. Я отдам необходимые распоряжения.

Штрик-Штрикфельдту дали адрес поместья в Померании.

«В одинокой усадьбе господина Кортюма меня приняли сердечно. Кортюм был в курсе дела. Мне предоставили уютную комнату, и я смог сразу приступить к работе».

— Вильфрид Карлович — моя совесть, — часто говорил Власов. — Когда он меня убеждает, нет возможности не согласиться с его доводами. В нашем кругу он выполняет роль домашнего святого. Он — наша святыня. Я твердо убежден, что он готов ко всему, чтобы продвигать вперед наше задание.

Однако прощание Власова с «домашним святым» прошло сухо.

«Поведение Власова, — свидетельствует Фрелих, — стало для меня еще одним доказательством влияния на него советской школы, а именно: не следует выражать симпатии другу, попавшему в немилость, это ему все равно не поможет».

И вот наступило 14 ноября 1944 года — день, которого так ждал Андрей Андреевич Власов.

В Праге, во дворце Храдчане был создан Комитет освобождения народов России.

Открыл собрание профессор Сергей Михайлович Руднев [79 — Сергей Михайлович Руднев. Известный хирург. Эмигрировал из СССР в начале 1920-х гг., после того, как отказался осматривать раненого Ленина. В начале войны руководил больницей в Берлине. После войны переехал в Южную Америку. Скончался в 1960-е годы.]. Он плакал, произнося речь.

Стоя за столом, генерал Власов прочитал доклад.

Слева от Власова сидели генералы Трухин и Жиленков, справа — профессор Руднев, генерал Малышкин, профессор Богатырчук [80 — Федор Парфенович Богатырчук. Родился 14 ноября 1892 года в Киеве. В возрасте 17 лет стал чемпионом Киева по шахматам. В 1927 году — чемпионом СССР. Закончил медицинский факультет Киевского университета Святого Владимира. Занимался рентгенологией костей и суставов, в 1940 году защитил диссертацию на степень доктора медицинских наук, стал профессором, возглавил Институт экспериментальной медицины. В 1943 году, будучи в командировке в Берлине, познакомился с генералом Власовым. В 1948 году эмигрировал в Канаду, стал преподавателем медицинского факультета Университета города Оттавы сначала в качестве лектора, а затем профессора рентгеновской анатомии.].

После заседания Карл Герман Франк — министр Богемии и Моравии — дал во дворце Черни торжественный банкет на шестьдесят человек.

Ужин был богатый, вино лилось рекой. Многие не устояли, но Власов держался. Весь ужин он почти не пил.

Игорь Новосильцев вспоминал потом, как Власов подозвал его к себе и спросил на ухо:

— Игорек, как я себя держу? Они, — генерал Власов подчеркнул это презрительно ироническое «они» и снова кивнул в сторону немецкого офицера, — меня часто спрашивают, какие гарантии я могу дать, что, получив оружие, не поверну его против немцев? А я отвечаю: лучшая гарантия — ваше собственное честное поведение по отношению к нам, русским. Что значит честное, объяснять не стоит: сами должны знать. А иначе лучше мне оружия не давайте, обязательно поверну против вас, немедленно поверну при первой же подлости с вашей стороны!

Для рядовых членов КОНРа устроили вечер в пражском автомобильном клубе, который быстро превратился в безобразную пьянку. Зал наполнился криками подвыпивших людей. Они яростно жестикулировали, а потом валились на пол и засыпали.

«Но эта распущенность объяснялась отчаянием, — говорит Сергей Фрелих. — Мы все понимали, что это начинание пришло слишком поздно. То, что Гитлер раньше не мог решиться в пользу власовского движения, определило судьбу всех нас».

Некоторые исследователи и сейчас считают, что «Пражский манифест» — документ, предназначенный не столько для прямого действия, сколько для историков, и его сверхзадача заключается в том, чтобы объяснить потомкам, что предатели, собравшиеся в Праге, предавали страну не для того, чтобы принести ей зло, а для того, чтобы освободить ее.