Ибрагим Друян - Клятву сдержали

Хозяйка тем временем побывала у других женщин деревни, собрала в узелок кое-что из продуктов: десяток яиц, кусок сала, баночку меда. Все это для того, чтобы задобрить офицера, с которым придется вести переговоры. Обо всем мы с ней договорились заранее: она должна была «узнать» в раненом своего родственника. Иногда немцы отпускали пленных, если у них находились родные из местных жителей. И вот, когда мы по приказу поднялись и построились, она вышла из толпы женщин, стоявших поодаль и бросилась к раненому.

Офицер долго и придирчиво о чем-то расспрашивал ее, показывая плеткой то в сторону нашего бойца, то в ту сторону, откуда мы пришли. Но узелок с подарком сделал все же свое дело. Он наконец приказал вывести раненого из колонны. Женщины с хозяйкой подхватили его под руки, повели в дом. Мы вослед давали им советы, как ухаживать за ним, как делать перевязки.

А колонна снова растянулась по дороге. Опять лай собак, ругань конвоиров, выстрелы в хвосте…

В тот же день нас привели на маленькую станцию, где колонну уже ждал состав грузовых вагонов. Перед погрузкой нас разделили на группы по пять человек, на каждую пятерку выдали по котелку несоленой каши из каких-то твердых эрзац-круп. Есть пришлось на ходу, конвоиры торопили с погрузкой. Вагонов не хватило, в каждый набивали до отказа, с трудом можно было стоять. А когда закрыли тяжелую дверь вагона, мы оказались в полной темноте.

Поезд тронулся.

Никто не знал, куда нас везут. Поезд шел несколько дней, часто делал длительные остановки. За все это время нам ни разу не дали поесть, и живые уже стояли рядом с мертвыми. Когда наконец открыли вагоны, люди стали вываливаться из них, как мешки. Свежий воздух опьянил, какое-то время мы не могли двигаться. Это привело немцев в ярость, выгрузка сопровождалась ругательствами, побоями.

Нас выгрузили на станции Шепетовка. Здесь оставшихся в живых снова построили и погнали в лагерь, который находился в нескольких километрах от станции.

Потянулись кошмарные дни лагерной жизни.

Бежать! Снова вернуться к своим, чтобы с оружием в руках уничтожать ненавистного врага. Эта мысль не оставляла меня ни на минуту. Да и не только меня. Но каждый до поры до времени держал эту мысль при себе, боялся делиться ею с незнакомыми людьми. И на это были основания. То и дело немцы устраивали публичные расстрелы, ликвидировали всех, кто возмущался режимом, кто неосторожно поделился с незнакомым соседом по нарам мыслью о побеге. В каждом бараке у фашистов были специально подосланные доносчики.

В нас едва теплилась жизнь, а голод, побои и непосильный труд делали свое дело. Каждый день умирали десятки, сотни людей.

Казалось, гитлеровцы делали все, чтобы поскорее избавиться от нас. Вот как выглядел «режим дня» в этом лагере смерти. В пять часов подъем. Всех выгоняли на плац, выстраивали, и старосты по баракам докладывали фельдфебелю, сколько в наличии людей, сколько умерло за ночь… Потом гнали нас получать вонючую, похожую на рвотные массы баланду. Каждый получал свою порцию одновременно с несколькими ударами.

После завтрака приступали к работе. Рыли большие ямы для уборных, глубокие рвы для общих могил, ремонтировали дороги. Работали без перерыва до трех часов дня. Если человек падал от изнеможения, на него набрасывались конвоиры и пинками, ударами плеток, дубинок заставляли подняться и вновь продолжать работу. Но часто уже ни пинки, ни плетки не помогали. И тогда один из конвоиров расстегивал кобуру пистолета. Раздавался негромкий выстрел — и немцы приказывали пленным отнести труп к общей могиле.

В три часа — обед. Он отличался от завтрака тем, что в жидком вареве плавал тонкий кусочек мяса. Это была конина, мясо дохлых лошадей, но и ему были рады. Без этих микроскопических доз белка мы все умерли бы.

Смерть на каждом шагу. И не только от истощения, от непосильной работы. Люди умирали десятками от гнойных осложнений в результате плохого ухода за ранами. Не раз мы, врачи, обращались к коменданту лагеря с просьбой оборудовать санитарный блок, снабдить его минимумом необходимых лекарств, инструментов, перевязочных средств. Но просьбы наши оставались без ответа.

Варварским был и сам процесс погребения. Немцы заставляли нас раздевать мертвых догола. Одежда убитых и умерших потом тщательно сортировалась и отправлялась в тыл. Затем специальная команда из военнопленных относила трупы к рвам и сбрасывала их туда. Вначале нам не разрешали закапывать трупы до следующего утра, чтобы для тех, кто умрет за ночь, не рыть новые могилы. Над рвами роились тучи мух. И только страх, что разлагающиеся тела могут оказаться источником инфекций для самих немцев, заставил их изменить этот порядок. Они стали приказывать нам по вечерам присыпать трупы тонким слоем земли.

Сперва трупы сбрасывались в ямы в беспорядке, потом лагерное начальство решило, что площадь используется нерационально, и приказало укладывать умерших рядами. Мы спускались в яму, ходили по трупам, и каждый думал, что завтра здесь свое место займет и он.

Уборная находилась в центре лагеря. Она представляла собой широкую и длинную яму, поперек которой было уложено несколько круглых бревен. Нам даже не разрешили настелить на них доски. Полно было случаев, когда люди срывались с бревен вниз. У охранников это вызывало неудержимый смех, а нам не всегда удавалось спасти товарища.

Работы прекращались лишь с наступлением темноты. Поздно вечером нас разводили по баракам, и с этого времени всякое хождение по лагерю запрещалось. Стреляли без предупреждения. Всю ночь лагерь освещался яркими прожекторами с караульных вышек.

Утром все повторялось сначала.

Однажды в лагерь приехал верхом на лошади какой-то немецкий посыльный. Он привязал коня к столбу и ушел к коменданту. Неподалеку от лошади ремонтировала дорогу группа военнопленных. Лошадь пугливо косилась на них, тревожно переступала с ноги на ногу, прижимала уши к голове… Пленные решили убить и съесть лошадь. Конечно, это была безумная затея, на все могли решиться только люди, доведенные голодом до отчаяния. Воспользовавшись тем, что конвоиры находились далеко, пленные стали медленно подходить к лошади. Почуяв недоброе, та испуганно взметнулась на дыбы, сорвалась с привязи и понеслась по плацу. С вышек открыли пулеметный огонь, к пленным бросились охранники.

Началась расправа. Нас выстроили возле барака, отсчитали каждого десятого и здесь же расстреляли. Около ста трупов осталось лежать на земле.

Уже стемнело, когда истязания прекратились. Пленных разогнали по баракам. Прошел слух, что утром расстрелы возобновятся. Ночь была неспокойной.

К счастью, рано утром немцы получили приказ готовить нас к отправке в другой лагерь. На этот раз — в стационарный, в городе Славута.