Глеб Бобров - Я дрался в Новороссии![сборник]

Я сижу на деревянной лестнице в тесной кладовке бабушкиного дома. Бабушка рядом жарит на старой электрической печке сладкие, вкусные оладьи. Масло шипит и плюётся крохотными колючими капельками, сверху из маленького окошка брызжет медовый солнечный свет, в котором беззаботно порхают пылинки.

-- Ба, а где ты была, когда началась война?

Красуясь зажаренным боком, пухлая оладья шлёпается в широкую тарелку.

-- Мы с рынка как раз ехали, с города. Приехали, а нам говорят: "Война началась".

-- Страшно было?

-- Да как сказать... Мы ещё вроде как не понимали, что оно такое -- война...

Я вот тоже могу себе представить, но понять и прочувствовать не получается. На дворе мирное солнечное лето, а о войне я знаю только из фильмов и телепередач, из книжек и из бабушкиных рассказов. В школе нам тоже рассказывают о войне, но она больше напоминает безликие сухие хроники с обилием цифр и фамилий, за которыми не разглядеть человеческой трагедии и покалеченных судеб. Поэтому я люблю раз за разом спрашивать бабушку о страшных сороковых так, будто делаю это в первый раз. Она не возражает, она любит свои воспоминания.

-- И ты сразу на фронт решила пойти?

-- Сразу не получилось. Мне шестнадцати ещё было. Не брали.

Я же знаю, как ей удалось туда попасть, но всё равно с удовольствием жду её пояснения.

-- Жорж тогда работал в паспортном столе. Он мне лишний год приписал. Так и попала на фронт.

Жорж -- старший брат. Именно благодаря ему пятнадцатилетняя Анастасия за миг повзрослела сразу на год. Повзрослела и отправилась на войну, но не убивать, а спасать жизни.

-- На санитарном поезде весь Союз объездили.

-- Даже представить сложно...

-- Да... Где только ни были.

-- И немцев раненых подбирали?

-- Подбирали. Конечно, подбирали. Всех подбирали.

Я невольно ёжусь. Для меня все немцы -- фашисты. Краснодонцам это слово хорошо известно не только из учебников и фильмов.

-- И не страшно вам с ними в одном поезде было?

Бабушка задумчиво улыбается:

-- Первое время я к ним не ходила -- их в отдельном от наших раненых вагоне перевозили. Но раненые -- они везде раненые. Лежат, беспомощные. И я со временем перестала их бояться.

Я тогда ещё не понимала, почему наши лечили врагов, ведь они враги! Я тогда ещё не понимала, что война -- это куда больше и сложнее, чем битва своих против чужих.

-- И как ты вообще там находилась?.. Я бы не смогла. Ну, знаешь, кровь и всё такое.

Я снова вижу её улыбку. Оладьи прыгают их сковородки на тарелку, масло шипит, а на меня в мгновение ока надвигаются картины войны. Сквозь дожди и метели по бесконечным стальным колеям бесстрашно мчится санитарный поезд-крестоносец от одного поля сражения к другому через городские ж/д узлы, где безостановочно сгружает и принимает всё новых и новых жертв той страшной, бесконечной бойни...

-- Я самой младшей была, меня все опекали.

-- Но за больными-то ходить всё равно приходилось.

-- Конечно. Ой, помню, было дело: грузят солдата и меня зовут помочь. Подбегаю, смотрю: а у него лопатка на честном слове держится, так что сквозь рану лёгкое видно. Ой! -- бабушка качает замотанной в цветастый платок головой, но улыбка не покидает её губ, а морщинки у глаз становятся ещё глубже. -- Как стояла там, так и упала. Долго привыкать пришлось. У меня от этого на нервной почве сыпь пошла по телу. Так меня и в простыни мокрые заворачивали и что только не делали. Но ничего-ничего, время прошло, привыкла...

В воспоминания врезается неясный отдалённый гул. Вырванная из странной полудрёмы я поднимаю голову и прислушиваюсь -- как будто тихо. Дождь продолжает шелестеть по листве мерно и успокаивающе. Гул повторяется, и я понимаю, что это всего лишь отголоски грома. Слава богу, ложная тревога. И я снова кладу голову на колени, я не закончила беседу.

Оладья высятся на тарелке аппетитной золотисто-коричневой горкой, но я сдерживаюсь, решив дождаться чая. Я хочу услышать что-нибудь новое. Что-нибудь такое, о чём бабушка ещё не рассказывала.

-- А кормили вас как?

-- Кормили хорошо. У нас и масло сливочное было, и чай, сахар и молоко. На Новый год, помню, даже икру доставали! Санитарный поезд всё-таки. У нас отдельный вагон был для продуктов, с ледником.

-- Ну да, -- притворяюсь осведомлённой. -- Раненым же питаться нужно было хорошо.

Бабушка кивает.

-- То есть праздники вы праздновали?

-- Праздновали, а как же?

Мне это представляется невероятным. Война кругом, а люди не унывали. Я бы так не смогла, просто духу и смелости не хватило бы радоваться. Господи, как хорошо, что у нас нет и никогда не будет войны!

-- И что, прямо в поезде и праздновали?

-- Прямо в поезде, -- лопатка ловко поддевает оладью и опрокидывает её сырым запузырившимся боком в кипящее масло. -- Гитара была, и девочки у нас так красиво пели! У Томы голос был сильный, звонкий. К нам в вагон часто легкораненые приходили её послушать.

Сюрреалистичная картинка и в то же время такая жизненная.

-- Ба, а под бомбёжку попадали?..

-- А то.

Знаю, что попадали, но каждый раз от этих рассказов внутри всё сжимается от тягостных ощущений.

-- И как это было?

-- Да как... Начинают бомбить, поезд останавливается, мы высыпаем все из поезда и вниз, на землю.

-- А раненые как же? -- ахаю я.

-- И раненых вытаскивали. А как же?

-- Под бомбёжкой?

-- Под бомбёжкой. Было такое: у нас в один из вагонов снаряд попал, но он, слава богу, тогда пустой шёл. Дошли до следующей станции, отцепили...

-- Просто счастье какое-то, что тебя ни разу не задело.

-- Раз осколком ранило.

А вот об этом я слышу в первый раз.

-- В ногу, но легко. Вытащили сразу, даже шить не пришлось.

Тяжёлый гул вновь прерывает мою странную дрёму. Теперь он слышался отчётливо: мерный, низкий, странно убаюкивающий. Я, кажется, знаю, что это. Выбираюсь из постели, стряхивая с себя остатки сонливости, и на цыпочках крадусь в дальнюю спальню, становлюсь у окна. Тут гул слышен совершенно чётко -- это идёт наша техника. Ополченцы перекидывают свежие силы ближе к границе или, возможно, идут на Луганск -- там сейчас так же несладко, как и у нас. Небо из серого постепенно перекрашивается в нежно-голубой. Сейчас самое время подремать. Ночь прошла спокойно -- наверное, стоит поблагодарить дождь. Эта ночная вахта далась мне без особого труда -- спасибо бабушке.