Александр Андреев - Ясные дали

У меня было такое ощущение, будто я перенес длительную и тяжелую болезнь, и вот кризис ее миновал, и наступало радостное выздоровление. Мутнота всяческих изнуряющих чувств как будто осела, и установилась полная душевная ясность. Мне было хорошо оттого, что рядом находился Никита, строгий и надежный друг, который никогда не покинет в беде, оттого, что нашлось во мне мужество уйти из школы, оттого что над Москвой ликующе сияло замечательное утро, что начиналось лето и начиналась другая, новая жизнь.

— Куда ты собираешься ехать в отпуск? — спросил я Никиту. — Может, махнем опять в мое село, на Волгу?

Никита отстранился от меня, загадочно улыбаясь и отрицательно качая головой:

— Нет, не поеду. Приглашен одной особой в другое место.

— Какой особой? Кто она? Нина?

— Угадал. Разве можно отказать ей? Поеду на Смоленщину, с удочкой посижу, поброжу по лесам с ружьишком… Так что извини, братец, не могу составить тебе компанию.

Я стоял посреди комнаты в величайшем недоумении и замешательстве. В это время послышался густой протяжный гудок; ему вторил другой, совсем близкий…

Никита рассмеялся, наблюдая за мной, и направился к выходу:

— Идем, а то я опоздаю на работу…

— Я провожу тебя до завода, — сказал я.

В полдень, возвращаясь домой, я заметил в нашем окне знакомый девичий профиль. В первый момент я подумал, что мне это почудилось, и остановился. Но видение не исчезало, профиль рисовался отчетливо, красивый и строгий. У нас была Нина Сокол. «Какой случай мог привести ее к нам? — гадал я, медленно подымаясь по ступенькам. — Не связано ли ее посещение с замужеством Ирины Тайнинской? Нина щедра на сочувствие…»

Я переступил порог комнаты. Ба, и Кочевой, здесь, и Тоня! И все чем-то взволнованы… Любопытно, чем вызвано это собрание в таком необычном составе?..

— Вот он, явился, как ясный месяц, — громко объявила Тоня. — И улыбается! Поди как весело! — Она с возмущением взглянула на меня и нетерпеливо, вопросительно — на Саню с Ниной.

Нина в замешательстве привстала, опять села и, коснувшись рукой вспыхнувшей щеки, произнесла тихонько и с упреком:

— Зачем ты привела меня сюда?

Тоне очень нравилась моя профессия. Я часто замечал, с какой гордостью извещают родственники о том, что в их семье есть скажем, артист, музыкант, певица, балерина или подающий надежды поэт, даже если они и посредственны, и редко и неохотно упоминают о хорошем электросварщике или токаре, хотя он живет в той же семье. Я не предполагал, что моя сестра тоже заражена этим ложным тщеславием. Еще бы! Ведь это ее брат снимается в кино!.. Не каждому брату суждена такая участь! И вот вчера мать, будто по секрету, шепотом, поведала ей о моем странном поведении.

— Всю ночь ходил, вздыхал. А во сне, видно, сердился больно, выкрикивал громко… Я глаз не сомкнула. Я так думаю, Тоня, в школе у него не ладится…

Тоне хотелось удержать меня в кино во что бы то ни стало. Она решила действовать… Попросить помощи у Никиты она, должно быть, постеснялась и вот разыскала Нину и Саню… Чудачка, нашла к кому обратиться, — к Кочевому!..

Кочевой обошел стол и решительно подступил ко мне вплотную, взглянул на меня сверху вниз. Он возмужал за последний год, остро выпиравшие когда-то плечи налились заметной силой, женская ласковость в глазах сменилась вызывающей смелостью, в лице появилось что-то непривычно мужественное, даже высокомерное, а в иссиня-черные волосы вплелась тоненькая, еще робкая седая прядь.

— Ты уходишь из школы? — спросил Саня требовательно.

— Ухожу. — Он как будто со страхом отшатнулся от меня.

— Так это правда? Зачем ты это делаешь? Откажись, пока не поздно. Слышишь? Откажись!

— Нет.

Саня с недоумением оглянулся на Тоню и Нину, воскликнул:

— Он сумасшедший! Тысячи людей всю жизнь мечтают о такой школе, каждый год держат экзамены в училища…

— Известно также, что тысячи людей всю жизнь мечтают и не о том, — сказал я весело. — Надо иметь мужество быть честным перед собой. Хороший артист из меня не вышел. Мне очень больно сознаваться в этом, но это так. Плохим быть не хочу.

— Зачем же ты торчал в школе четыре года? Потерял столько драгоценного времени…

На этот вопрос мне трудно было ответить: действительно, прошли лучшие годы, а ничего пока не сделано, не достигнуто.

Оставалось только пожать плечами.

— Я проверял себя… Ведь ты был против моего поступления в эту школу… Вспомни-ка, — мягко напомнил я ему. — Что же ты сейчас вдруг ожесточился?

Саня сел, положив локти на стол, и с напряжением сцепил пальцы, хрустнув ими; глаза его были опущены.

— Я многого не понимал тогда, не видел, — сказал он с нотой сдержанного гнева и разочарования. — Я думал, что в искусстве могут существовать только избранные… Оказывается, я глубоко заблуждался. Сколько там посторонних, лишних, ненужных… И я успел убедиться еще, что ты способней многих.

Я лег грудью на стол, стараясь заглянуть ему в глаза.

— Я хочу жить с пользой для людей, для страны. Хочу работать в полную силу…

Кочевой не дал мне договорить, вскочил, глаза его пылали:

— Думаешь о стране, а сам порхаешь с места на место! Какая в этом польза людям?

— Послушай…

— Нет, ты послушай, что тебе говорят, — вмешалась Тоня. — Заладил одно: «Польза, польза…» Я вот Сергею Петровичу напишу. Нина, ну что ты молчишь? Скажи ему…

— Бесполезно, Тоня, — ответила она. — Если он решил, то никакая сила не заставит его перерешить. Я это знаю.

— Спасибо, Нина, — принужденно засмеялся я. — Только ты одна меня понимаешь. Только вы одна… — повторил я. — И давайте прекратим этот разговор. По-другому не будет.

Нина отвернулась к окну, ничего не ответив; Саня Кочевой, ни с кем не простясь, ушел, непримиримый и разгневанный; Тоня, сдерживая слезы жалости и обиды, прошла на кухню, к матери, которая стояла в дверях, теребя в руках посудное полотенце, испуганная и озабоченная. Мы остались с Ниной вдвоем. Молчание длилось долго. Память воскресила момент встречи Чкалова, когда я впервые увидел Нину, и тот вечер, когда она читала монолог Татьяны Лариной, и то, как мы катались на «чертовом колесе», как писали на скале свои имена, и ту горькую минуту, когда она негромким и отчужденным голосом, заявила: «Никогда не подходи ко мне…» С того момента я изредка ловил на себе лишь немые ее взгляды, выражавшие упрек и боль. Я не думал, что в ней окажется столько выдержки, непреклонности и гордого девичьего постоянства. Я робел перед ней, чувствуя себя виноватым. Я и сейчас ощущал эту отчаянную неловкость… Наконец я поднял голову и увидел перед собой прямую, напряженную спину девушки, чуть приподнятые плечики и черные, отражающие свет волосы. Нина резко обернулась: спокойный взгляд ее продолговатых темных глаз сковывал меня.