Александр Андреев - Ясные дали

Я преградил дорогу, упершись ладонями ему в грудь:

— Не пойду я к тебе в кабинет. Отвечай здесь! Будешь ты разбирать мое заявление или нет?

Он водворил блокнот в карман и официальным тоном сказал:

— Недавно разбирали: большинство против тебя…

Повернув голову, я встретился с кошачьими глазами Фургонова, рыжая прядь упала на один из них, прикрыв его, как повязкой.

— Вот кто был против, — сказал я Алеше. — А ты у них на поводу идешь!

— Ну ты, полегче! — предупредил Фургонов, придвигаясь ко мне вплотную и вызывающе выставляя плечо.

Алеша пугливо зашептал:

— Не шумите, ребята! — и повел на меня своим носом. — Как же тебя принимать, когда ты на всех с кулаками лезешь?

— Я ни на кого не лезу, — сказал я спокойно и насмешливо. — Эх ты, секретарь!.. Отними у тебя блокнот — и ничего не останется. Ладно, в комсомол меня примут и без тебя!

Я бросил эти слова в запальчивости, но попал в самую точку: через несколько дней Ямщикова переизбрали.

Как-то раз, зайдя в комитет к Сергею Петровичу, с которым хотел поговорить о своей судьбе, я застал там и Алешу Ямщикова. Некоторое время я стоял у двери, за портьерой, не решаясь показаться и помешать беседе.

Сергей Петрович, скрестив на груди руки, стоял спиной к окну, заслонив собой свет, и недовольно оглядывал Алешу. У Ямщикова голова была виновато опущена, а рука настойчиво терла угол стола.

— …По-разному можно подойти к человеку, — негромко, но четко выговаривал Сергей Петрович. — Один подходит к нему с душой, чутко, участливо, а другой — вроде тебя — с блокнотом: кто такой, откуда прибыл, кто твои родители? Надо находиться среди ребят, жить с ними одной жизнью… А что делал ты? Налетишь, оглушишь лозунгом — и думаешь, дело сделано. И то в школе. А на производстве тебя не встретишь. Как проходят программу ученики, как учатся делу, не знаешь. Бывать в общежитии, организовывать лыжные вылазки, коллективные прогулки — твое дело, а не мое. Прививать любовь к книге, к газете, устраивать громкие читки, обсуждать события, происходящие в стране, в мире, — это главнейшая обязанность руководителя комсомольской организации. Я говорил тебе неоднократно… Вон Ракитин — хороший паренек, а не в комсомоле до сих пор… Почему? Чтобы руководить людьми, Алеша, нужно свои интересы спаять с интересами людей, которыми руководишь, сделать эти интересы первой своей заповедью. Тогда люди поверят тебе, пойдут за тобой. Запомни это, пожалуйста!

Алеша, не поднимая головы, все тер ладонью угол стола, будто собирался отломить его. Сергей Петрович сел, положил перед собою руки, спросил мягко:

— Работать будешь или учиться пойдешь?

— Пойду на производство, — ответил Алеша. — И думаю поступить учиться на курсы подготовки в вуз.

— Хорошо, я тебе помогу, — одобрил Сергей Петрович.

…Комсомольское собрание школы избрало Никиту Доброва секретарем комсомольской организации. А на следующем собрании, последовавшем вскоре за перевыборным, меня приняли в комсомол.

Так же, как и в первый раз, я сильно волновался. И Санька, почувствовав мое беспокойство, тихонько, успокоительно поглаживал меня по рукаву. Как и в первый раз, против меня выступал Фургонов, только не так вызывающе и не таким оглушительным голосом.

— Я имею возражения, — выставлял он свою руку, оголенную по локоть.

На него шикали, но он отмахивался, как от мух, не хотел сдаваться; диковатые глаза застыли, как бы ощетинившись белесыми ресницами, рыжие волосы всклокочены.

— Это зажим! — выкрикивал он, разрубая ладонью поднявшийся шум. — Я прошу слова, у меня есть возражения!

Никита встал и молча в упор поглядел на Фургонова. Тот как-то сразу обмяк, покосился направо, налево и сел за парту. Даже Болотин его не поддержал. Ребята засмеялись.

Не знаю, что на меня подействовало, но я еще до собрания почувствовал, что мне стало легче жить среди ребят. Меня перестали чураться, прекратили именовать «лидером дверей»; девчата, а в особенности Зина Краснова, запросто приходили за помощью, а назначение меня старшим по группе столяров подняло мой авторитет.

Я долго готовился к своему выступлению на собрании, заготовил длинную речь, которую мысленно произносил, несколько раз. И когда меня попросили рассказать автобиографию, я вышел к председательскому столу и начал довольно смело:

— Я родился в 1917 году… в год Великой Октябрьской социалистической революции… — и запнулся: дальше мне нечего было сказать, автобиография моя кончилась, все заготовленные слова вылетели из головы. Во рту пересохло. В затянувшемся молчании я видел перед собой много сочувствующих мне глаз.

Все вдруг нахлынуло сразу: и образ отца, и ласковые глаза матери, и слова Степана Федоровича Доброва: «Значит, сердцем ты рвешься в комсомол…» — и ночное посещение Сергеем Петровичем нашего общежития, и смелый юноша Данко с его горящим сердцем, и развевающееся знамя в руках красноармейца, виденное мною в какой-то кинокартине, и почему-то рядом с красноармейцем образ Ленина с поднятой рукой, он как бы указывал путь в будущее…

Все это слилось воедино, все чувства смешались в один клубок, сдавили горло. Я только и смог добавить к сказанному:

— Даю честное комсомольское слово… — взволнованно продолжал я, — нет, я клянусь, что буду до конца преданным Родине, партии, комсомолу…

Когда Никита, облегченно вздохнув, улыбнулся и спросил: «Кто за то, чтобы принять Ракитина в члены Ленинского комсомола?», когда я увидел массу вскинутых вверх рук, все теснившие грудь чувства прорвались наружу, я до боли зажмурил глаза, чтобы не показать ребятам, как на них навернулись слезы.

Вскочив на парту, я распахнул окно.

День был солнечный, все кругом сияло. Над заводом в синем небе живописной многоярусной грядой высились белые облака. Они как будто стояли на одном месте, но если посмотреть пристальнее, то можно было заметить, что они медленно и величаво двигались за Волгу: большие, красивые, торжественные. Я глядел на облака, и в душе у меня все смеялось и пело от радости и счастья.

…Да, нам было, что рассказать Тимофею Евстигнеевичу: например, о первомайском концерте.

На этом концерте во Дворце культуры впервые выступал Санька Кочевой. Он с нетерпением ждал этого дня, но когда, наконец, день пришел и он узнал о том, что в концерте примет участие прибывшая на завод Серафима Казанцева, наша пароходная знакомая, вдруг струсил и хотел совсем отказаться от выступления. Мы настояли, и он согласился при условии, что кто-нибудь из нас будет находиться рядом с ним. Мы решили, что сопровождать его будет Никита.

Сначала мы слушали доклад Сергея Петровича, посвященный международному дню трудящихся — Первому мая.

На сцене за длинным столом сидели члены президиума. На стене висел огромный портрет Сталина: лицо его было внимательно, как будто он прислушивался и присматривался к сидящим в президиуме людям.