Михаил Керченко - У шоссейной дороги

Слышу, как в камышах кто-то пробирается в мою сторону, осторожно делает шаги и замирает, когда вода булькает. Шаг, два… Кажется, вот-вот из камыша высунется бородатая голова водяного и спросит: «Ты что тут делаешь?» Но я знаю, что это пробирается не человек, а ондатра.

Стонет лысуха. Ее стон похож на вскрики грудного ребенка. Маленькая птичка, камышовка, легкая, как перышко, перепархивает с одной тростинки на другую, напевает и наблюдает за мной.

Земля пьет воду: тут и там всплывают и лопаются водяные цепочки мягких жирных пузырей. Около меня горделиво летает большая синяя стрекоза, ловит мошек. Я слышу шелест ее прозрачных легких крыльев.

Припекает предвечернее солнце. Гнусавит комар. Все вокруг стихает, начинает погружаться в дремоту. Все это я замечаю как бы между прочим, краешком глаза, слышу краешком уха, а сам сижу и смотрю прямо перед собой, и на душе отчего-то приятно, какая-то маленькая радость вселилась в меня, я невольно улыбаюсь.

О чем я думал? О чибисах, о том, как земля пьет воду, пуская сочные пузыри, о том, что делается вокруг меня? Да, конечно, об этом. И еще перед моими глазами белокурая горделивая головка Марины и улыбка Тони, ее черные, окаймленные длинными ресницами глаза.

Одна смотрит дерзко, вызывающе, в ее взгляде буйная сила, вторая — приветливо, притягательно.

Я, как легкая птичка-камышовка, перелетаю мыслями с одного предмета на другой. Я как бы сливаюсь со всем окружающим миром, стараюсь проникнуть в него, раствориться в нем.

Сильный порывистый ветер налетел на зеленый камыш, разметал его, взлохматил мои волосы. Поплавок отнесло в сторону. Я заметил, как кто-то мгновенно набросил на землю синюю сетку, и сразу все померкло: и вода, и небо, и леса. По озеру пронеслась мелкая судорожная рябь. У горизонта словно кто-то огромный ударил камнем об утес и высек ослепительную искру. Она дзинькнула и с шипением пронзила озеро. Мгновенно все насторожилось. И вдруг тяжелый, как обвал, ворочаясь и раздвигая небо, прокатился гром. Земля вздрогнула, пошатнулась подо мной. А через минуту над головой все заухало и загрохотало. Над озером опустился мутный свинцовый занавес, заслонив собою острова. Нарастал шум дождя. Вот он ближе. Первые крупные капли, как тяжелые свинцовые пули, зашлепали по воде. Еще мгновение, и на землю обрушился водопад. Я, мокрый, продолжал сидеть на своем Рыжем камне. Сбоку на мелких волнах покачивалась лодка. На берегу появился Адам. Его, очевидно, спустила с цепи Тоня, чтобы нашел меня. Адам носился по берегу, лаял и звал меня домой. Он то убегал к пасеке, то снова возвращался.

Дождь чуть-чуть сбавил скорость, но зато стал гуще и тяжелее. Пока я садился в лодку, пока добирался до берега, на мне не осталось ни одной сухой нитки. На пасеку шел не спеша, в руках нес ведерко с рыбой. Издали заметил, что в домике у окна стоит Тоня, смотрит на меня, машет рукой: скорей, скорей! Я же иду вразвалку. Не спеша поднимаюсь в домик. Тепло. Уютно.

— Сумасшедший! Ты промок до нитки, — говорит Тоня. — Ты же простудишься.

— Высохну, пустяки. Я люблю дождь.

С одежды струйками стекает вода.

— Ой, какой ты смешной, — улыбается Тоня. — Ты похож на мокрого суслика.

— А-а-а! Я суслик! — Пытаюсь схватить ее за руку. Она выбегает в сени.

— Перестань. Я не люблю таких шуточек.

— Ладно, не буду, — кричу я. — Извини!

— Там на лавке белье. Переоденься и ложись под одеяло. Согрейся, я побуду здесь.

Легкая дрожь пробежала по телу. Переодеваюсь, посматривая в окно. Все небо заволокло тучами. Потемнело. Дождь, очевидно, зарядил надолго. А где же старик? Он должен уже вернуться.

— Ты переоделся?

— Да. Все в порядке.

— Отец обещал вернуться, да, наверное, дождь задержал, — беспокоится она.

Значит, мы вдвоем, думаю я. Меня слегка лихорадит. Не заболеть бы.

— Ты простудился? — спрашивает Тоня и бросает к моим ногам теплые войлочные тапочки.

— Это пройдет.

Тоня туго затянула вокруг талии целлофановый фартук с кружевными рисунками, зажгла в сенях газовую плиту и поставила чайник.

— Сейчас напьешься чаю и живо согреешься, — говорит она, вытирая белоснежным полотенцем стаканы и привычно осматривая их на свету.

Я еще раз отмечаю про себя, что она очень хороша и почему-то отвожу глаза. Мне неловко находиться с нею с глазу на глаз. Она волнует меня, притягивает.

Я сижу, облокотившись о стол, прислушиваюсь к сочному, густому шуму дождя. Светит керосиновая лампа. Кровать застлана белым покрывалом. В изголовье две подушки. На вешалке, сразу у входа, плащ, пиджак и еще какая-то одежда. Все полки заняты папками с растениями, коробками с насекомыми. К матице прикреплена ветка с гнездом ремеза: на счастье. Есть в народе такая примета.

К стене над кроватью прибиты красивые рога сохатого. На них висит ружье. Эти рога несколько лет назад приколотил Кузьма Власович. Он нашел их в лесу.

— О чем думаешь? — вдруг спрашивает Тоня.

— Видно, Кузьма Власович так и не приедет?

— Я думаю, не приедет. — Тоня усмехается. — Не беспокойся, с ним ничего не случится.

— Видишь ли, шалаш промок. Мне придется ночь коротать в домике. Ты не возражаешь?

— Не выгонять же тебя к Адаму под корягу. Бедный пес.

Она вышла в сени, выключила газ и вернулась с чайником в руке. Поставила его на стол.

— Чай готов. Будем ужинать.

Она рядом. Ее дыхание касается моих щек. Мы слышим, как за окном хлюпает вода. Вдруг о стекло начал биться большой серый бражник — красивая бабочка. Каждую минуту она может вылететь в приоткрытую форточку.

— Тоня, смотри! Это твой бражник?

— Лови! Уйдет! Это из моей коробки. Сегодня поймала.

Я кинулся к окну. Она протянула руку. Грудь ее, упругая и теплая, коснулась меня. Я затрепетал, как тот бражник, водил пальцами по стеклу и никак не мог поймать бабочку. И уже ничего не соображая, обнял Тоню и жадно поцеловал в губы.

Она резко оттолкнула меня, обожгла черными гневными глазами и ловко, видно от всей души, влепила мне пощечину. Я отлетел в сторону.

— Бессовестный!

Я оторопело смотрел на нее. В ее глазах не было ничего, кроме негодования и презрения.

— Нечего сказать, хороший друг у Сергея!

Я убежал в шалаш. «Позор! — твердил я вслух. — Какой позор!»

Всю ночь гремел гром и шел дождь, Я сидел в шалаше и злился на себя. Было стыдно и больно. Ну, как завтра буду смотреть ей в глаза? А если она расскажет о моем поступке Сергею, Кузьме Власовичу, Марине? Черт принес ее сюда для соблазна. Я предчувствовал это. Предвидел! Что это, рассчитанная игра? Или безотчетное кокетство, которое я не так понял?..

Весь следующий день был пасмурным. Я не вылезал из шалаша, притворился больным. Тоня тоже не выходила из домика. Кузьма Власович не приехал. И только на третий день я услышал ржание лошади. Но сразу понял, что приехал кто-то чужой. Адам яростно лаял, рвался с цепи. Я выглянул из шалаша и увидел Хайдара. Он приветствовал меня, не слезая с лошади. На нем был черный, блестящий от влаги плащ.