Дмитрий Быков - Живой

— Ну, мы другое дело.

— А что другое? У нас хоть может стоять или не стоять, а им вообще похер…

— Кончайте, — сказал Кир и сплюнул.

— Сейчас, Сереж, сейчас, — ответила Таня. — Все, Таха. Езжай. Лапшу чтоб больше не привозил.

— Я это… Отойду, — сказал Кир. Он отошел в кусты, мужики поняли и потянулись к нему.

— Парни, — сказал Кир. — Я все понимаю. Но я очень прошу. Вот пока я конкретно буду с ней говорить… там… вы, пожалуйста, не лезьте, ладно? Постойте тут. Если совсем начнется ломка, стукните, что ли, и я выйду.

— Да ладно, иди, — сказал Никич. — Чего вы там делать будете, там тесно…

— Мы найдем, — сказал Кир. — Только чтобы без вас, ладно?

— Давай, давай. — Игорь неосязаемо подтолкнул его к палатке.

— Кто такой Вовка-то? — спросил Никич.

— Брат двоюродный, — соврал Кир.

Внутри действительно было тесно.

И душно, несмотря на ночь. Лето было жаркое, с частыми сухими грозами.

Кир уселся на ящик, Таня села к нему на колени и стала гладить по голове. Он всегда об этом мечтал, все три года — чтобы она просто стала гладить его по голове, ничего не говоря. — Таня, — спросил Кир, — кто такой Вовка?

— Дурак ты, — сказала Таня.

— Это факт. А все-таки кто такой Вовка?

— Да он… помогает мне тут.

— Понятно.

— Ничего тебе не понятно.

— Почему. Все понятно.

— Он, если меня кто обидит… в асфальт закатает.

— Ну, правильно.

— А если бы не он, меня бы тут все обижали.

— Понятно.

— Ничего тебе не понятно, — повторила она. — Тебя три года не было.

— Встань на минутку.

Она встала, он принялся поправлять несчастный протез.

— Ой, прости. Я и забыла.

— Ничего, натирает только…

В дверь бешено застучали.

— Сейчас! — с досадой крикнула Таня. Идиоты, подумал Кир. Впрочем, если стук слышен и Тане — это наверняка не они. Значит, Вовка. Тогда все хуже. Правда, в тесном пространстве палатки ему было проще, тут преимущество за ним…

— Тань, скорей! — заорал хриплый голос. — трубы горят!

— Трубы у него горят… — Она оправила платье и открыла дверь. — Чего тебе?

— А чего есть?

— «Топаз».

— Давай. Тань, а может, компанию составишь?

— Ну тебя!

— Ну Та-а-ань!

— Иди давай, — негромко сказал Кир.

— Понял, — ответили снаружи. В следующую секунду Таня вскочила в палатку, захлопнула за собой дверь:

— Ну козлы…

Она уселась у ног Кира, прямо на пол.

— Слушай, Сереж… Ведь можно хороший протез, а?

— У меня хороший. По лицензии.

— Ой, знаю я эти лицензии… Давай хороший, а? Деньги есть.

— У меня тоже.

— Ой, правда, чего это я… Ты же там штуку в день получал, да?

Вот это его царапнуло. Про штуку она сказала с уважением. И даже если уважение относилось к нему, а не к штуке — все равно плохо. Нельзя уважать человека за то, что он на войне получает штуку. За войну — можно, за штуку — нельзя. Впрочем, если бы он не был на войне, тоже бы сейчас, небось, все мерил в штуках. Поэтому он и остался на войне, но никому нельзя было это объяснить.

Таня вернулась к нему на колени и поцеловала в нос, потом в губы, потом снова погладила по голове.

— Ничего ты не понимаешь, — снова сказала она.

— Я пойду, Тань.

— Куда?

— Домой.

— Да посиди! Надо же поговорить, в конце концов!

— Я с матерью еще толком не говорил.

— А, — вздохнула она. — Ну, тогда иди.

Это его еще больше обидело. Он думал, она будет его удерживать.

— Сереж!

— Что? — обернулся он с надеждой, которую не сумел спрятать.

— Ты думаешь, я из-за ноги?

— Да ладно, Тань.

— Ты думаешь, у нас… все, да?

— Да это не я думаю, Тань. Это ты сама думаешь.

— Нет, ты что! Кир, если б ты не ушел… или если б хоть вовремя пришел… Кир, я бы никогда, ни на кого…

С чего это она называет меня Киром, подумал Кир, никогда ведь этого не было. Это наше, ротное. Почему Кир?

— Почему Кир? — спросил он. — Меня в роте так звали.

— Ну, наверное, ты писал… или услышала где-то… Не обижайся, Сереж. Тебе не нравится?

— Не привык просто. Ладно, я завтра зайду.

— Ну давай.

Он спрыгнул на землю. Игорь с Никичем так и стояли около кустов. Эти не предадут, не бросят… не могут… Вот и все, на кого я могу положиться. Тоска, блядь. Вилы.

Таня высунулась из палатки.

— Пока, мальчики! — крикнула она.

Кир, Никич и Игорь переглянулись в крайнем изумлении.

— Допилась, — сказал Никич.

— Ничего ты не понял, — повторила она и захлопнула дверь.

— Ну ладно, — сказал Игорь. — А с другой стороны, ты проститутку тогда драл? Драл. Со всеми? Со всеми. А чего теперь хочешь?

— Ничего не хочу, — сказал Кир. — Спать хочу.

— Нет, рано, — не согласился Никич. — Пошли бы, погуляли… А, Кир?

— Домой надо, — отрезал Кир. — Спать будете у меня.

— А где? Там такой пенал вообще… Одна кровать…

— Под ней и будете. — Он не выдержал и улыбнулся.

Мать спала перед телевизором, по которому показывали дурацкую ночную тягомотину — только что закончилось какое-то кино, и теперь его обсуждали два киноведа. Кир никогда не понимал, зачем нужны эти люди: и без кино-то можно обойтись, особенно если оно наше, нудное, про плохую жизнь, которой режиссер вдобавок не знает, — а уж без киноведов подавно. Чем тратить бабки на этих людей, можно было их отдать кому угодно, той же Кировой матери, которая все так и горбатилась в своем детсаду, а ей, между прочим, сорок пять, и детей этих она видеть уже не может. Киноведы были толстые, толще Никича.

— В современном петербургском кино, — долдонил один, — установился, если вы заметили, такой стиль… такие бесконечные проходы-проезды под музыку отечественных рок-групп, и в центре фильма — непременно герой-одиночка: брат, одна из сестер, потом Иван из фильма «Война», и все это выдержано в единой стилистике, растиражированной целой, так сказать, ротой эпигонов… Герой возвращается с войны, якобы пережив на ней тяжелый шок, и начинает внедряться в гражданскую жизнь или возвращается на войну, потому что умеет только убивать…

— Самое печальное, — завел другой, откровенно пидорского вида, — что все эти мальчики, — слово «мальчики» он произнес с особым смаком, — совершенно пустые внутри. Они как бы мертвые, они пережили что-то, что начисто их выжгло, причем никогда не уточняется — что именно. Тем самым постановщик значительно облегчает себе задачу, поскольку изображать внутренний мир героя как бы уже и необязательно… Можно сказать, что главным героем всех этих фильмов является мертвый, мертвец, почему, собственно, все они и выдержаны в стилистике одноименной картины Джармуша… Все эти затемнения, эта тягучая музыка, психоделические мотивы, странствия, открытые финалы… Для изображения таких героев идеально подходят новые главные персонажи российского кино — братья Чадовы, с их каким-то прямо катастрофическим неумением сыграть живого человека…