Сергей Михеенков - Русский диверсант

Конвоир подошел к обрывистому краю насыпи, вскинул винтовку. Раненый устало повернул голову и, щурясь, посмотрел на него. Все он, видимо, сразу понял. И снова прильнул к воде. Судорожно двигались его бледные, заросшие грязной щетиной скулы.

Выстрел в одно мгновение прервал все сомнения и надежды. Пуля ударила прямо в стриженый затылок и, пройдя навылет, разбросала по затоптанным кочкам берега брызги серого ила. Через мгновение подбежала очередная тройка. Хрипя от жажды, они перетащили тело своего товарища в заросли таволги и принялись пить из бочажины, в которой еще не осела розовая муть.

В колонне кто-то вздохнул то ли с жалостью, то ли с облегчением:

— Только зря тащили…

До ближайшей деревни, где колонну застал вечер, шли молча. Второй конвоир, тот, который расстрелял раненого, сменив на повозке своего товарища, пиликал на губной гармошке какую-то незамысловатую веселенькую мелодийку. Ни о чем он уже, видать, не думал.

— Вот сволочь, ему хоть бы что…

— Да они нас за людей не считают.

— Людей от нас, ребятки, сразу отделили, — подхватил настроение колонны Нелюбин. — А мы… Кто мы для них? Пыль дорожная.

Нелюбин, пользуясь тем, что конвоиры были сравнительно далеко, и еще хотел сказать что-то, чтобы подбодрить идущих рядом, а заодно и прощупать, кого бы еще можно подбить на побег, но Демьян толкнул его в бок, сказал тихо:

— Не надо, Кондрат, не хлопочи. Тут половина добровольно к немцам перешли.

— А что ж они из строя не вышли, когда их в роту, на хороший харч, поманули?

— А ты не понял? Не хотят они воевать. Ни за белых, ни за красных. Рассчитывают, что войне скоро конец. А там — новая власть. Все всем спишется. А им — в первую очередь. Потому как винтовки добровольно покидали. Так что ты тут со своей агитацией поосторожней. Впятером пойдем.

А танкист малый тертый, подумал Нелюбин, глядя на серые, унылые поляны вокруг, и, пожалуй что, прав. Его надо держаться. Его и его ребят.

За полянами, выжженными солнцем, пошли болота, потянулись заросшие бурым хвощем бесконечные кочкарники с полыньями, затянутыми нежно-зеленой ряской. И вот наконец за болотами показалась деревня.

Когда они подходили к деревне, солнце уже провалилось за дальний лесной окоем. Сразу захолодало. Осень все же сказывалась. Днем стояла августовская жара, как будто лето, уходя, торопливо растрачивало свои нерастраченные запасы. А по ночам, в низинах, уже прихватывало белым. Взводу младшего лейтенанта Нелюбина буквально на днях выдали ватники. Правда, не всем. У кого были еще годные, не особо изношенные шинели, ватников не досталось. Но в атаку, через сухой ручей, большинство пошли налегке, побросав в окопах и скатки, телогрейки. Оставил свой новенький ватник и Нелюбин. Теперь горевал: кто-нибудь, должно быть, уже прихватил его одежку. Жалко. Сейчас бы вон как сгодилась.

— Жратвой бы где разжиться…

— Неужто и тут не покормят…

— Покормят… прикладом…

В голосах измученных голодом и тоской людей не было уже ни злости, ни надежды. Тупая, вялая, как скошенная трава, покорность. Руки подняли, а теперь — будь что будет.

— Слыхал? — снова блеснул глазами Демьян. — Такие уже не побегут. Разве что за куском хлеба. В Рославле им похлебку пообещали. Вот туда они и чапают.

— А пожрать и правда надо бы. Куда мы годимся, такие? Ноги не понесут.

На ночь их загнали в конюшню, закрыли ворота и заложили их тяжелой завалкой снаружи. Немного погодя немец, застреливший возле ручья раненого, просунул им в окно полмешка ржи. Плохо вымолоченная, напополам с мякинами и остьем, она, эта скудная ржаная пайка, оказалась такой нечаянной радостью, что Нелюбин, слизывая с ладоней пахучие зерна, втайне благодарил конвоира. Он понимал, что эти полмешка несортового фуражного зерна — не их пайка. Зерно предназначалось, скорее всего, для лошади. Стало быть, их немец кормил из жалости.

Окно, сизо поблескивавшее в ночи и пропускавшее вовнутрь свет звездного неба, вскоре забили досками. Забивавшие окно ругались по-русски. Гвозди им попались гнутые, и они ими никак не могли пробить березовые горбыли, видать, засохшие за лето до костяной твердости. Охраняли конюшню местные полицейские. Рушились надежды и на ночной побег.

Диверсионной группой, имевшей задачу взорвать несколько мостов и важных объектов в тылу противостоящих 5-му армейскому корпусу частей Красной Армии, командовал поручик Самарин, бывший старший лейтенант одной из дивизий 1-го гвардейского кавкорпуса. Радиопередатчик еще несколько дней выходил на связь, давая условный сигнал работы под контролем, а потом резко умолк. Никто из группы не вернулся. Перебежчики были отмечены в нескольких донесениях танкового полка, занимавшего оборону по фронту в районе переброски группы, но никого из группы Самарина среди них не оказалось. Все перебежавшие — из разных частей 43-й и 50-й армий.

И тогда, для проверки, Радовский направил в тот же район новую группу, которую составили двое надежных: Подольский и Гордон.

Ночью два парашюта раскрылись над лесным массивом южнее Варшавского шоссе. Ветер благополучно вынес их на опушку, и через минуту оба диверсанта приземлились на краю поля. Быстро собрали парашюты и, немного углубившись в лес, прикопали их в овраге, для надежности сверху привалив хворостом.

И Подольский, и Гордон были одеты в красноармейские х/б и ватники. Оба имели револьверы. В вещмешке Гордона лежала взрывчатка. На тот случай, если группу Самарина все же удастся разыскать. Но даже если Самарин погиб или сдался, один из мостов на Варшавском шоссе диверсанты должны были взорвать сразу после проведения разведки и выяснения обстоятельств исчезновения группы, заброшенной сюда месяц назад. Этой мелкой диверсией они должны были обозначить свою активизицию в заданном квадрате. Своего рода проверка. Карту нес с собою Подольский. На карте был помечен маршрут группы Самарина, а красным кружочком обведен мост, который предстояло взорвать им.

— Подольский, — окликнул своего напарника и командира группы Гордон, когда они снова выбрались из леса на чистое поле и пошли в сторону деревни, — скажи честно, Старшина приказал за мною присматривать?

Курсант некоторое время шел молча.

— А с чего ты взял, что он тебе не доверяет? Ты, Гордончик, у него на хорошем счету. Так что этот вопрос должен был задать тебе я. Но, как видишь, не задал.

— Неправда. Он подозревает во мне еврея и недолюбливает. — Вторую часть вопроса Гордон пропустил. Это была его манера.

— Ну, кавказского акцента у тебя действительно нет. И хитер ты, Гордончик… Может, ты и правда еврей? А?

— А разве это имеет значение?

— Для меня имеет значение, как ты будешь выполнять то, что нам поручено.