Курцио Малапарте - Волга рождается в Европе (ЛП)

Вчера утром, после того, как мы перешли Прут, и вчера вечером в Шанте-Бани коровы стучали своими рогами по стальным бортам тяжелых танков, куры копались в поисках корма между гусеницами танков. Свиньи хрюкали во дворах. Крестьяне давали солдатам широкие ломти белого хлеба. Несколько часов назад в деревне перед Зэиканы свинья попала под колеса машины. Несколько солдат окружили мертвое животное, было видно, как они радовались тому, что смогут забрать ее с собой, зажарить и съесть, и они действительно взяли ее с собой, но только после того как ее владельца, старого крестьянина, вознаградили несколькими сотнями лей – румынской валюты. Всем это показалось естественным процессом, как крестьянину, так и солдату, эта мирная торговля, эта спокойная закупка скота на краю битвы.

Солдаты забрали свинью и со смехом вернулись к своим машинам, с той беспечной радостью, которая является наиболее бросающейся в глаза чертой характера этих рабочих-солдат. Меня поразило в солдатах это почти естественное уважение к праву крестьянина, и так же в крестьянине это простое принятие признания его права как что-то столь же естественное. Вероятно, во всем этом отражался не только моральный принцип, а как раз влияние, которое точность современной техники, машины, промышленной работы оказывает на мораль народа. Потому что нет никакого сомнения, что техника у рабочих-солдат в весьма значительной степени влияет на их моральные принципы, пока она сама не станет, наконец, моральным элементом.

Мы только несколько часов назад покинули деревню Шанте-Бани, и уже отряды связистов приступили к работе, чтобы проложить телефонную линию вдоль дороги, по которой ведется продвижение, сразу за авангардной колонной. Солдаты группами пилят стволы акаций маленькой переносной пилой, в ручку которой установлен бензиновый двигатель, другие снимают кору, обтесывают стволы, заостряя на концах, третьи просверливают дыры, чтобы закрепить фарфоровые изоляторы, пока в земле с равными интервалами копают ямы, чтобы установить столбы, так что вскоре длинный ряд светлых телефонных мачт ведет вниз с холма, через долину, снова вверх по другому склону и дальше в лес и исчезает от наших взглядов в направлении Штефанешти. Другие солдаты с крючьями в форме полумесяца уже трудятся наверху на мачтах, натягивая изолированные медные кабели. Это работа, во время которой вы не знаете, нужно ли больше любоваться быстротой, точностью или безупречным порядком, с которым она совершается. Там где связисты вбивают в землю последний столб, совсем близко от нас, другая группа начинает выкапывать могилы на маленьком кладбище, вырезать кресты из белой древесины акаций, выжигать раскаленным железом имена погибших на этих крестах. И движения этих солдат, их манера поведения, показывают такую же сплоченность, ту же самую простую деловитость, короче, такую же точность как движения и поведение солдат-связистов, которые строят линии телефонной связи, или вон тех механиков, которые ремонтируют двигатель, или тех зенитчиков, которые смазывают маслом механизм пулемета на машине возле меня. В движениях, в поведении всех этих солдат лежит такая же ясность, такая же объективная трезвость, которая, как мне кажется, является отражением основанной уже не только на ощущениях человечности, а связанной с техникой морального принципа, чем-то глубоким, сказал бы я, и в то же время абстрактным, чем-то глубоко личным и чистым.

Мы достигаем Зэиканы в первые часы после полудня. Русские войска покинули это место всего несколько часов назад. Я брожу между домами и садами. В пруду за прекрасной белой церковью со светлыми металлическими куполами сотни уток лениво резвятся между высокой осокой. Лошади пасутся на лугах, куры шумят за изгородями, на склоне коровы образуют белые пятна на зеленом фоне. Прибегают группы детей, чтобы поглазеть на немецкие машины, женщины со смехом выглядывают из-за забора, старики сидят у входной двери, надвинув низко на лоб свои высокие шапки из овечьей шерсти. Это обыкновенная картина, обычная абсурдная картина этих мирных и несколько испуганных деревень, оказавшихся в бороздах на полях сражений.

Я останавливаюсь перед дарохранительницей, одной из тех грубых деревенских дарохранительниц, какие можно увидеть, например, в альпийских деревнях вдоль дорог. Но не хватает креста, не хватает вырезанного из дерева Христа. Дарохранительница выглядит как только что отлакированная, ухоженная благочестивым усердием жителей; но Христос отсутствует, крест отсутствует. Старый крестьянин приближается ко мне, снимает меховую шапку, «katschjula», и крестится. – Большевики не хотели никаких икон и распятий, – говорит он мне; – они не хотели этого, – и он смеется, как будто над коммунистическим безбожием можно только смеяться. Немецкий офицер говорит мне позже, что молодые люди в деревнях, по-видимому, не думают так, как старики. Их, похоже, это совсем не интересует. Я вхожу в церковь. Все аккуратно, все чисто, стены выглядят только что окрашенными; но нет никаких икон, крестов, ничего, что напоминало бы о христианском культе. Также кресты наверху на куполах церквей исчезли. Несколько женщин рассказывают мне: – Большевики сверху сбросили кресты. Они не хотели ничего знать об этом, – и они смеются, как будто также и они считают такое безбожие смешным. Но в то же время они крестятся, тремя собранными вместе пальцами, и целуют кончики пальцев.

Штаб нашей колонны разместился в деревенской школе. Мы остановились в Зэиканах всего несколько часов назад, но уже функционирует телефонная станция, уже писари сидят за своими машинками. Главный зал школы чист, стены только что побелены известью. Скамьи новые, но уже запачканные чернилами, и дети уже вырезали на них что-то перочинными ножиками. На одной стене висит доска с расписанием уроков по-русски. Для деревенской школы довольно сложное расписание уроков. Много часов в неделю выделены «пролетарскому мировоззрению». Когда я возвращаюсь к своей колонне, батареи зенитных пушек начинают яростно лаять. Группа из двадцати трех советских бомбардировщиков летит высоко над нашими головами, на высоте примерно полутора тысяч метров. Отчетливо можно узнать очертания контуров бомбардировщиков «Мартин», четко выделяющиеся на синем и белом небе. Снаряды зенитных пушек взрываются рядом с самолетами, хвост эскадрильи отделяется и потом снова включается в боевой порядок. Они летят в восточном направлении, возвращаются назад с какой-то операции над нашими линиями снабжения.

Через несколько секунд два немецких истребителя с быстротой стрелы рассекают небо, преследуя вражескую эскадрилью, которая исчезает за огромным парящим на горизонте облаком.