Поль Сидиропуло - Костры на башнях

— Ты и вправду, сынок, следопыт.

С той поры как Тимофеев нарек Тариэла следопытом, и Соколов время от времени называл парня так же. Алексей Викторович взял с собой мальчишку после окончания войны с интервентами, первые годы он жил у него в доме, Лиза относилась к сироте, как к родному. Потом Тариэл поступил в фабрично-заводское училище, а после его окончания пошел работать на комбинат. Здесь, на предприятии, его выбрали секретарем комсомольской ячейки. Рос и мужал парень быстро.

— Ладно, Тариэл. Молодец, что предупредил. Надо будет с этим разобраться.

…Утро было прохладное, с белоснежных гор струился свежий воздух и наполнял легкие. Хорошо как! В палисаднике благоухало. Лиза любила цветы — они росли везде, а под окнами кирпичного дома цвели белые розы.

Алексей Соколов постоял недолго, зажмурившись от удовольствия: в такое чудесное утро не верится, что наступит знойный день и будет невыносимо душно.

Вдруг раздался выстрел. Что-то горячее больно толкнуло Соколова в грудь. Он удивленно посмотрел туда, откуда прозвучал выстрел, и упал. В глубине соседнего сада мелькнула чья-то тень. Следом раздался топот коня; залаяли собаки — соседские и те, что подальше: они, казалось, передавали друг другу тревожную весть.

Прошло тринадцать лет.

Лиза была довольна, что смогла без мужа вырастить сына хорошим, чутким человеком, не эгоистом, как это часто случается с теми матерями, которые рано теряют мужей и приносят своему единственному чаду себя в жертву. Лиза не была строга к сыну, но и не позволяла себе всякого рода сюсюканья с ребенком. Решение Виктора жениться оказалось для нее внезапным: в ее глазах он все еще был ребенком. Да и выбор сына поначалу не одобрила: чем-то Надя ее настораживала. Однако смирилась, никогда потом не упрекала сына: были бы они счастливы, любили бы друг друга. Непонятным казалось поведение невестки: внимательная, ласковая, она проявляла необъяснимое упрямство там, где не нужно. Ну, чего ради она позволяет Азамату ее провожать? С какой стати? Когда Лиза спросила о том сноху, та возбужденно ответила:

— Мама! Что вы?.. — Надя удивленно захлопала длинными ресницами. — Как вы могли подумать такое?

— Ничего такого я не думаю. — Лизу бросило в жар оттого, что разговор принял такой неприятный оборот. — Мне неприятно, что ты позволяешь ему себя провожать — вот и все.

— Но позвольте, мама, в чем моя вина? Мы с Азаматом работаем в одной школе. Скажите, что в этом плохого, если иной раз он провожает меня домой? А в кино, кстати, ходили мы не вдвоем, а группой. Не думала, что окажусь в таком нелепом положении. Обычные нормальные взаимоотношения двух коллег восприняты вами так превратно.

Очевидно, сноха хотела сказать все это иначе: вам-то, современной женщине, жене секретаря райкома партии, разве подобает придерживаться отсталых кавказских взглядов. Это, мол, раньше, до революции…

— Вам ли объяснять, время сейчас иное, — сказала Надя.

— Во все времена, — ответила Лиза, — к человеку предъявляется одна мерка. Оставаться человеком. И не делать того, от чего будет потом стыдно…

— Значит, вы считаете, что я…

— Я хочу сказать, — оборвала ее Лиза, — долго еще их род будет трепать мои нервы?!

— Старшие в ссоре, значит, и детям друг на друга таить зло?..

— Поступай как знаешь, — устало вымолвила Лиза. — В такой ситуации я бы повела себя иначе. Меня возмущает не то, что ты пошла в кино. Совсем от другого мне больно и обидно. Да что говорить, если ты понять меня не желаешь.

— Ну почему же вы так… — Голос у Нади дрогнул, глаза наполнились слезами. — Но и вы должны понять. Нельзя всех одной меркой… под одну мерку, — поправилась она. — Дядька мерзавец — да. Нет его. Ушло то время безвозвратно. В чем вина Азамата?

— Ладно. Оставим этот разговор.

— Вот видите. Обвинить его вам не в чем.

— Время какое, а он… здоровый мужчина…

— Разве вы не знаете? — посмотрела Надя на свекровь с недоверием. — На фронт его не берут из-за врожденного порока сердца. Даже от физкультуры был освобожден.

— На все у тебя есть оправдание. — Лизе было неприятно и то, как умело невестка защищала Азамата и как находила веские доводы: все, выходит, о нем знает, стало быть, откровенничают. И сгоряча чуть было не выпалила: всевышний карает их поганый род! Но промолчала.

Неприятный осадок остался от того разговора. Может быть, и она, Лиза, в чем-то не права? Ни к чему хорошему не приведет ее излишняя злобливость. И прав Виктор, как-то упрекнувший мать:

— Нельзя, мама, требовать от Нади того, что испытываешь сама к Азамату и вообще к Татархановым.

На самом деле, откуда взяться ненависти у Нади!

Какой уже день Лиза встает чуть свет и берется за тщательную уборку, как будто кто-то за ночь насорил, набезобразничал и в доме у нее — вверх дном. Какое-то странное испытывала она чувство, ей казалось, что очень скоро наступит войне конец и вернется в отчий дом сын. Она упрямо не хотела понять того, что происходило вокруг, не воспринимала нелепые, по ее разумению, утверждения людей, будто немцы совсем близко. Нет, говорит она, быть того не может, чтобы допустили фашистов в глубь страны. Но поверить пришлось: потянулись на юг обозы беженцев, отправлялись за Каспий.

Она старалась занять себя и, если не бывала на дежурстве в больнице, где работала и по сей день, находила себе дело, чтобы отвлечься от тревожных мыслей: вновь и вновь убирала в доме, поливала цветы, которые продолжала разводить в палисаднике, подметала во дворе.

И на этот раз Виктор застал мать с веником в руке.

— Боже! Ты ли это, сынок? — Она выронила веник, протянула к сыну руки, а шагнуть к нему не смогла: ноги то ли одеревенели, не слушались, то ли приросли к земле.

— Я, мама. Не узнала?

Виктор сбросил вещмешок и обхватил мать за плечи; щеки ее, чуть потные, горели и пахли солнцем — роднее этих влажных щек для него не было ничего. Он поцеловал ее.

— Неужто вернулся, сынок? — Она смотрела на него с удивленным недоумением, словно через минуту-другую он исчезнет так же неожиданно, как и появился. — Или как? Я что-то не пойму. — Она пыталась избавиться от наваждения. — Ты ранен? Тебя…

— Все нормально, мама. Успокойся, пожалуйста.

— Как же тогда? Как же ты оказался дома?

— Был ранен. А теперь поправился. Считай, прибыл в отпуск.

— Ты что-то скрываешь, Виктор!

— Ну что ты, мама. С чего ты взяла? Живой. Вот стою перед тобой. Гляди.

— Вижу, что стоишь. А похудел-то как. И седые волосы пробились на висках. Как же так, сынок? Что же это, а?..

Лиза крепилась, но вдруг уткнулась ему в грудь, расплакалась.

— Ну как вы тут? — Он поминутно смотрел в сторону застекленной веранды с нетерпением, полагая: сейчас распахнется дверь и к нему устремятся жена и сынишка.