Добрица Чосич - Солнце далеко

Прошло почти два часа, когда, проложив дорогу, они вернулись обратно.

— Восемь добровольцев к раненым! — приказал Павле. Несколько человек приблизились молча. Уча пересчитал их и крикнул:

— Еще двое!

Никто не вышел.

— Чего ждете, товарищи? Вы что ж, хотите, чтобы нас рассвет здесь застал? — гневно крикнул Уча.

Все молчали.

— Еще двое вперед, приказываю!

— Брось, товарищ Уча, все равно больше невмоготу… — простонал раненый.

— Молчать! Я командир!

— Застрелите меня, не могу! — еще раз повторил раненый и вскрикнул.

— Не шуми!.. Ты кто? — спросил Павле человека, который приблизился в эту минуту.

— Джурдже.

— А ты здесь зачем? Ведь ты малорослый, не сможешь!

— Брось, пожалуйста! Я и пушку могу тащить. Я пойду в первой паре. Это даже хорошо, что я мал ростом.

— Ну-ка еще один! Быстрей! — позвал Павле.

Снова никто не отозвался. Все стояли не двигаясь, но, даже не видя в темноте лиц друг друга, они испытывали мучительный стыд.

От группы бойцов, которые протаптывали дорогу, отделилась Бояна. Она была в одних чулках. Подойдя к раненым, она прошептала:

— Я понесу…

Учу до глубины души тронула эта девушка-солдат. Босая. По снегу. Вот уж неутомимая! И откуда у нее столько сил, когда даже самые выносливые мужчины ослабели! Командиру казалось, что нет на свете прекрасней и сильней этой девушки.

Он приказал выступать.

Раненые снова застонали. Их подняли, и поход возобновился. Павле нес носилки в паре с Гвозденом. У партизана, которого они несли, открылась рана, и он все время стонал. Гвозден ободрял его, успокаивал и пытался занять разговором, но Павле раздражали эти беспрерывные стоны. Ему казалось, что в нем самом кричит что-то и стонет, и он сердито просил раненого замолчать. Колонна двигалась медленно. Силы у всех были на исходе. Павле казалось, что он вот-вот упадет.

Неутомимый Евта все шел и шел вперед и, стуча своей палкой, подбадривал окружающих:

— Еще немного, ребятушки! Еще немного, товарищи!

Туман — предвестник рассвета — все густел. Становилось тяжело дышать.

— Не успеем до зари, — с тревогой в голосе заметил Павле.

— Да. На лугах уже светает, — ответил Гвозден.

— Что делать? Как идти с ранеными по открытому полю? Нас непременно увидят, а у нас и патронов нет…

— Поторопитесь, товарищи! — крикнул Павле.

— Сам поторопись! Мы не можем шагать через тебя! — злобно бросил в ответ кто-то сзади. Павле, напрягая все силы, старался идти быстрей.

Так, не сменяясь, они несли раненых, пока не миновали Соколов Камен.

— Отдохнем. Больше не могу! — крикнул один из несущих.

— Никакого отдыха! Скоро рассвет, — ответил Гвозден.

— Павле, не могу… У меня сейчас сердце разорвется.

— Пусть разорвется! Мы должны до рассвета поспеть на Белу Стену!

— Не могу, голова кружится… Сейчас упаду!

— О, о-о-й, оставьте меня, товарищи! Пусть уж лучше нам погибнуть, чем всему отряду, — взмолился один из раненых.

— Замолчи! — оборвал его Уча.

Разговор умолк, и только Евта тихо прошамкал:

— Еще немного, только самую малость, ребятушки!

Уже занялась заря. Если бы не туман, все было бы ясно видно. Они вышли на луга; до желанной цели оставался всего лишь час ходьбы при хорошей погоде. Павле шел, размышляя, что делать дальше. Момент был критический. Необходимо было принять немедленное решение. Но какое? Назад — нельзя; вперед — силы у всех на исходе, а день наступает.

Слева, совсем близко, раздалась короткая пулеметная очередь. Павле остановился. Вслед за ним замерла и колонна.

— Гвозден, ты как думаешь? — встревоженно спросил Павле.

— Нельзя же их бросить… — ответил тот шепотом, боясь, что его услышат раненые.

— Вперед! Быстрей! — приказал Павле, напрягая последние силы и пытаясь ускорить шаг. Они снова тронулись, медленно пробираясь по глубокому снегу. «Еще пять минут! Еще только пять…» — говорил себе Павле, мысленно отсчитывая секунды и намеренно замедляя счет. «Еще только пять!» — твердил он снова, но в голове у него все кружилось и путалось. Позади кто-то упал. Раненые застонали. Павле остановился и обернулся. Две четверки с носилками свалились в снег. Раненые громко кричали. Носильщики лежали в снегу, не имея сил подняться.

— Что, ослабели? — язвительно спросил Уча.

Никто не ответил.

Другие тоже остановились и, опустив носилки на землю, сели.

В ближнем лесу раздались винтовочные выстрелы.

— Что нам делать? — спросил командир подошедшего к нему комиссара.

— Ступай с отрядом дальше, а я с одним отделением останусь возле раненых.

— Нет, это не годится…

— Но это необходимо! Нельзя их бросить одних. Ты иди на Белу Стену, а я спущусь в Мечьи Рупы. Там я оставлю при раненых Евту, а потом догоню вас.

— Не знаю, как все это получится. Мне бы хотелось быть вместе с тобой…

— И мне бы хотелось. Но нельзя бросить раненых. Если что случится, поступай так, как сочтешь нужным.

— Хорошо! — сказал Уча, глядя потеплевшими глазами на Павле. Тот ответил таким же взглядом; и оба почувствовали, что они самые близкие друг другу люди.

Отряд двинулся дальше, а Павле, обождав немного, свернул вправо в лес и стал спускаться по склону к Мечьим Рупам, где намеревался оставить раненых. Они часто отдыхали — пройдут шагов сто и опустят носилки. Туман все еще висел над горами. Вдруг раненый, которого несли Павле и Евта, запел слабым, но приятным и ясным голосом:

Падите, сила и неправда,

Народ пришел вас осудить,

Рассейтесь вы, туманы ночи…

Павле вздрогнул. Пел Сила. Так прозвали его в отряде за эту песню, которую он всегда распевал.

Несколько месяцев назад часовой привел к Павле и Уче веснушчатого мальчишку-батрака, оборванного, босого и без шапки. У него были светлые волосы и удивительно большой рот с толстыми и пухлыми губами. Смущенно улыбаясь, он рассказал, как немцы нагрянули с карательной экспедицией в их село, схватили много крестьян и повели их на расстрел. Повели и его, но он по дороге сбежал и вот отыскал партизан. Немного успокоившись и желая выставить себя перед Павле и Учей в самом лучшем свете, он все время твердил, что он — сельский пролетарий, читал листовки и знает партизанские песни, и, если они хотят, он споет им. Ему казалось, что именно эти песни — отличительный признак партизана. Подшучивая над ним, Павле сказал:«Ну-ка, посмотрим, какие ты знаешь!»

И тот, ни секунды не сомневаясь, запел дрожащим, но звонким голосом: «Падите, сила и неправда…» Сначала его песня показалась им смешной, но он продолжал петь, с огоньком и серьезно. Окружившие его партизаны тоже стали серьезны. Они почувствовали, что в этой песне батрак рассказывает о главном смысле своей жизни. Когда он кончил, Павле, растроганный, потрепал его по плечу и сказал: «Браво, товарищ Сила. Сила — твое партизанское имя. Так и зовите его, товарищи, — Сила». Сила улыбнулся, на глаза у него навернулись слезы. Обратившись к Павле, он сказал: «У меня есть просьба. Я хочу быть пулеметчиком». — «Нет, сразу нельзя, — ответил Уча. — Нужно сперва заслужить ручной пулемет. Его дают только самым лучшим бойцам».