Владимир Мильчаков - Последний прыжок

— Отец! О каком воззвании Насырхана говорит этот потомок шакала? — спросил юноша хозяина дынь.

— Я ничего не знаю, сынок, — замялся дехканин. — Я не читал этого воззвания. Я неграмотный.

— Зачем вы скрываете, отец? — укоризненно покачал головой юноша. — Разве вы недовольны Советской властью?

— Что ты! Что ты! — испуганно зашептал дехканин. — Разве я недоволен? Я от Советской власти видел только хорошее.

— Значит, ею недоволен Насырхан, — догадался юноша. — Этот старый шайтан снова начал щелкать зубами? Не так ли, отец?

— Я ничего не знаю. Если кто-нибудь донесет Насырхану, что я говорил против него, то он прикажет убить меня и моих детей. Никто в нашем маленьком кишлаке не осмелился говорить против Насырхана. Наш мулла — ученик Насырхана.

— Но ведь Советская власть и Красная Армия сильнее всех мулл, всех насырханов… — принялся горячо убеждать старика юноша.

— Э-э-э, сынок! — махнул рукой дехканин. — Красная Армия есть в Фергане, есть в Намангане, а у нас в кишлаке ее нет. Поэтому нам нельзя не бояться Насырхана, хотя мы и любим Советскую власть. Да и у вас в Кассан-Сае нет Красной Армии, — пристально взглянув на юношу, подчеркнул голосом значение фразы, дехканин. — Сегодня в Кассан-Сае нет даже милиционеров. Их вызвали на совещание в Наманган.

— Откуда вам известно это, отец? — насторожился юноша.

— Я ничего не знаю, сынок, — уклончиво ответил старик, — но вчера об этом говорил наш мулла.

Положив облюбованную было дыню обратно, юноша быстро встал и, кивнув на прощание старику, незаметно смешался с базарной толпой.

В это время из настежь распахнутых дверей небольшого магазина с вывеской «Кассансайский женский кооператив» вышла немолодая узбечка, одетая в обычное широкое узбекское платье. Но на ее голове, вместо чачвана, по примеру русских женщин была повязана косынка из выгоревшего под солнцем красного ситца.

— Гавахон-апа, — окликнул женщину в косынке юноша, покупавший дыни, — где Турсун Рахим?

— Где ему сейчас быть, наверное, в сельсовете, — ответила Гавахон и, заметив необычную взволнованность юноши, спросила: — Что ты такой встревоженный, Алим-ака.

— Нехорошо, Гавахон-апа, — понизив голос, заговорил взволнованный Алим. — На базаре слишком много дервишей… больше, чем обычно бывает. Все байские сынки тоже собрались на площадь… Смотри, какая жара, а они все в халатах, и под халатами что-то прячут. Наверное, с оружием приехали.

— Да-а, — окинув взглядом базарную площадь, согласилась Гавахон. — Сегодня базар какой-то не такой. Народ словно боится чего-то.

— Ни в ячейке, ни в сельсовете никого нет, кроме Турсуна Рахима, — напомнил Алим. — В милиции только Юлдаш Дадабаев.

— К вечеру все должны вернуться.

— К вечеру… Кто знает, что будет до вечера. Я хочу предупредить Турсуна-аку и поеду в Наманган. Извещу.

— А о чем ты будешь извещать? Может быть, мы ошибаемся? — нерешительно спросила Гавахон, но, подумав, решила: — Лучше всего, Алим, иди к Турсуну, посоветуйся и делай, как он скажет.

— Басмачи-и-и!! — неожиданно раздался на противоположной стороне площади чей-то крик, и шум на базаре сразу стих.

В наступившей тишине стали слышны удары конских копыт, приближающиеся с каждой секундой.

— Беги, Алим! — успела крикнуть Гавахон. — Я в магазине запрусь.

Алим растерянно оглянулся. Неподалеку у коновязи стояли лошади байбачей. Юноша подбежал к лучшей из лошадей, вытащил из-за голенищ нож, обрезал повод и вскочил в седло.

— Держи его! — заорал толстый и неповоротливый парень лет двадцати пяти, видимо, хозяин лошади. — Это Алим, комсомольский секретарь.

Но на его вопль никто не обратил внимания. На площадь дикой ватагой с бранью и воем ворвались басмачи. Впереди ватаги мчался Атантай. Он первым увидел бегущую к магазину Гавахон и, подскакав к ней с криком: «Без паранджи, с открытым лицом бегаешь! Получай, развратница!» — обрушил на голову женщины свой клинок.

Передовой отряд басмачей не задержался на площади. Вслед за Атантаем с гиканьем, улюлюканьем и дикими воплями: «Алла!.. Алла!..» — басмачи пролетели через базар, сшибая с ног не успевших отбежать в сторону дехкан. Они растоптали привезенные на продажу овощи и фрукты, разогнали баранов, закупленных шашлычниками, и через полминуты скрылись в улице, по которой только что ускакал Алим.

Перепуганные дехкане, в панике бросая привезенные на продажу продукты, заторопились по домам. Но в этот момент со стороны реки снова послышался конский топот. По нарастающему глухому грохоту можно было определить, что подходит крупный отряд конницы. Дехкане, сгрудившись в середине площади, замерли. На окруженную байбачами высокую арбу взобрался дервиш и, указывая на лежащий около магазина труп Гавахон, громко завопил:

— Правоверные! Смотрите, как рука всевышнего карает тех, кто осмеливается идти против корана и шариата. Смотрите, правоверные, ужасайтесь и радуйтесь. Наступают дни отмщения, дни священной войны с неверными.

Толпа угрюмо молчала. В гнетущей тишине, воцарившейся на площади, особенно грозным казался приближающийся топот конницы.

Через полчаса на базарной площади захваченного басмачами Касан-Сая погром был закончен. Дехкане, согнанные к одному краю площади, толпились около высокого крыльца здания сельсовета. Охраняя крыльцо от толпы, плотной стеной стояли байбачи и спешенные конники. Байбачи распахнули ранее старательно подпоясанные халаты. Под халатами оказались обрезы винтовок и заржавленные наганы. Все выходы с площади охранялись конными басмачами. Из окон сельсовета летели пачки бумаг, налоговые списки и списки лишенцев — там тоже хозяйничали басмачи. Из магазинов мобилизованные басмачами дехкане выносили товары и укладывали их на арбы. Нагруженные арбы немедленно отъезжали и в сопровождении конвоиров направлялись по дороге в горы.

Через площадь к зданию сельсовета в сопровождении трех басмачей не спеша подъехали Мадумар и человек с повязкой на лице. Толпа угрюмо расступилась перед главарями басмачей. Мадумара узнали все и не ждали от него хорошего. Но кто скрыл свое лицо под марлевой повязкой, было неизвестно. Спешившись, оба главаря неторопливо поднялись на крыльцо, причем Мадумар почтительно подхватил под локоть человека в повязке. Поднявшись, тот обернулся к толпе и медленно, величественным движением обеих рук снял повязку.

— Муддарис Насырхан!!. Насырхан-Тюря! — пронеслись по толпе удивленные и испуганные возгласы.

Насырхан, сделав шаг вперед и вперив в толпу умные, злые глаза, гулким, слышным по всей площади голосом заговорил:

— Помолимся, правоверные! Возблагодарим бога за то, что он даровал нам победу над лютым врагом!..