Владимир Карпов - Обратной дороги нет

Иван не сдавался, тонкие витые стружки падали на колени. Кроме весел, он еще обстругал дощечку. Будет у него в лодке скамеечка, не придется сидеть по пояс в воде.

Летчик оглядывается — все ли готово. Да, еще пистолет. Он выпал из руки, когда осколок линзы ударил в подбородок. Правда, пистолет — лишняя тяжесть, патронов все равно не осталось. И все таки… он офицер, и это его оружие. Соболев застегивает кобуру, складывает на дно шлюпки короткие самодельные весла и скамеечку, взваливает легкую резиновую ношу на плечо и, придерживая ее левой рукой, а правой опираясь на клюку, начинает медленно спускаться к морю.

И вдруг останавливается. Все же он что-то забыл сделать. Что же, что? Никак не вспомнить…

Пилот смотрит сурово и настороженно. Быть может, все-таки лучше остаться здесь, под защитой маяка? Уйти с острова, к которому стремился как к земле обетованной, лишить себя этой твердой опоры под ногами — не безумие ли это? Не бегство ли? Или это тоже «последний патрон»?..

Нет, все правильно. Только так, не ждать, а идти навстречу опасности.

Спасибо, друг. Теперь он вспомнил. Надо стереть надпись. Расписку в своей недавней слабости…

У руля теперь стоял Рудольф Ките, молодой эстонец, выпускник мореходного училища.

Он только неделю назад получил назначение в этот северный порт, приехал, а тут конец навигации. Обидно торчать на берегу до весны, но и участие в поиске не очень-то обрадовало его. Он не знал местных условий, не успел еще присмотреться ко всем этим коргам, салмам да губам. Рудольф любил все делать основательно, втайне гордился своим хладнокровием, выдержкой и посмеивался над такими романтическими порывами, которые на поверку чаще всего оборачиваются обычным безрассудством.

Авторитет Завьялова основательно пал в его глазах. Захотелось старику поиграть в героизм, результат — дырка в днище катера.

Мало того, что пришлось помаяться у помпы — он работы не боится, но не считает нужным расплачиваться за ошибки других, — теперь ему, Рудольфу Китсу, «доверили» окончательно утопить «Онегу». Дался старику этот остров! Глубины уже не больше двух метров. Один хороший удар — и потерпевших станет больше, чем спасателей.

Рудольф оглянулся. Завьялов, скрючившись на низенькой для него круглой табуретке, все колдовал над картой и лоциями. «В конце концов я выполняю приказ», — подумал Ките.

«Один девяносто!» — крикнул матрос, промерявший глубины. Завьялов поднялся, не спеша сложил карту в восьмушку, по сгибам придавил ее сверху тяжелой лоцией, пригладил непокорный вихор и только тогда встал к рулю.

— Поволновался малость? — спросил он Китса. — Я все ждал, когда оглянешься. Выдержка у тебя есть. Только плохо смотришь, много думаешь. Сейчас смотреть да смотреть — думать о постороннем нельзя. А то придется и нам SOS отстукивать.

Ките промолчал.

Думать о постороннем действительно было некогда. Невидимый остров совсем рядом, уже прослушивались мягкие шлепки прибоя.

Завьялов остановил теплоход метрах в пятидесяти! В шлюпку, кроме матросов, сели четверо — Демин, Завьялов, Ките, Мазуренко.

Прожектор прокладывал по темной воде световую дорожку к бухточке. Вот он поднялся выше — на краю скалы темнел приземистый гриб маяка. Сверкнуло стекло под колпаком, а рядом — обрамленная траурной рамкой переплета пустота, провал. Ломаные грани осколков. Ослепший маяк — предвестник трагедии. Ките и Мазуренко навалились на весла.

— Табань, ребята, табань, — крикнул Завьялов, — разогнались!

Нос шлюпки с разбегу пропахал гальку метра на полтора. Демин выпрыгнул первым и, спотыкаясь о камни, один побежал к вершине. Остальные зажгли фонари, двинулись следом…

— Он, — только и сказал Демин, когда подошли к маяку. — Смотрите.

Свет фонариков поочередно выхватывал из темноты «вещественные доказательства» событий, происходивших на острове несколько часов назад. Свежая стружка, аккуратный шалашик, сложенный для костра. Распахнутая дверь маяка, битые стекла, разведенные в стороны усики горелки и, наконец, коричневые пятнышки на серебристом баллоне с ацетиленом.

Вещи не умеют говорить. Но эти желтые кружки света на темном камне — в центре крохотная гильза и обструганная щепочка. Они не говорили, они кричали. Спасатели стояли молча. Все четверо поняли, что тут произошло.

— Осмотреть остров! — приказал Демин. — Каждый камень. Каждую ямку.

Люди, оставшиеся на «Онеге», с нетерпением вглядывались в остров. Они видели, как фонарики метнулись от маяка, замелькали среди камней. Прожекторист стал прочесывать лучом каждый из двух тысяч квадратных метров дыбящейся камнями земли.

Демин еще раз обошел вокруг маяка, поднял наполовину обгоревший карандаш. Собрал гильзы между камнями.

Положил вместе с карандашом в карман. Напоследок прикрыл дверцу маяка.

Что это? Как будто надпись. Буквы наезжают друг на друга, падают вниз.

Демин посветил в упор, вгляделся. Нет, это не почерк Соболева. Как будто писал ребенок. Первоклассник.

С трудом разобрал одно слово «уплыл». Остальное стерто. Не различишь. Да и не нужны, видно, слова были, если сам стер…

Сюда, товарищи! Он уплыл с острова, значит, есть еще у парня силы.

— Ясно, — подошедший Завьялов прочел надпись. — Надо было нам тогда поторопиться. Опоздали!

— Жилет попутал. Все теперь, кроме нас, на берегу ищут, а он снова в море ушел. Каково ему сейчас одному? — горестно добавил Мазуренко.

Ките, как всегда, промолчал, но про себя подумал: нутром старик чуял. А ему, Китсу, сердце ничего не подсказало. Соболев был для него всего лишь незнакомым летчиком, потерпевшим аварию. Принимая участие в поиске, Ките не пытался представить себе, что довелось пережить и перечувствовать летчику, когда он оказался в непривычной стихии.

Добраться до суши — заветной мечты всех потерпевших бедствие — и снова добровольно уйти на утлой шлюпке в ночное, холодное море, — для этого нужно быть или безумцем, или героем. Рудольф попытался представить себя на месте Соболева. Как бы он поступил?

Ките и не заметил, как они вернулись на «Онегу». Его мысли прервал голос Завьялова:

— Грести он не может, значит, направление определяет ветер плюс небольшое течение. Шлюпку понесет к северо-востоку. Мы пойдем по его следу. Он оставил остров часов пять-шесть назад. Значит, сейчас километрах в восьми-девяти от острова. Через час-два мы его догоним. Только надо смотреть в оба.

«Замечательный ты человечище, товарищ начальник порта, — думал Демин. — Настоящий моряк. Настоял-таки на своем. Никому не поверил, только своему сердцу., Ты думаешь, я не вижу, как тебе тяжело крутить штурвал, не спать вторую ночь, стоять на ветру, волноваться и за Соболева и еще за сотню людей, держащих сейчас экзамен на мужество, экзамен на человечность».