Юрий Мещеряков - Панджшер навсегда (сборник)

– Война, Артем, война. Только у нас на войне всегда были и есть союзники. На участках этих кишлаков ни на посты, ни на колонны никто не нападал. Они «духов» ни в свои кишлаки, ни на дорогу не пускали. Старейшины рисковали, а потому вопросы гарантий оговаривали отдельно. Получалось что-то вроде договора. От них приходит человек, сообщает, что и где произойдет, от нас – залп из танковых пушек. В прошлом году банда Карима их сильно беспокоила, требовала дань и рекрутов. Она и нас беспокоила. Вот и практический результат, и отдельная плата, и взаимопонимание.

– Интересно у вас. А я больше года в Рухе, в Панджшере и нигде не был, если, конечно, не считать пару командировок в Баграм и Чарикар. Вот и весь мой опыт общения с местным населением.

– Знал я одного парня отсюда, из Рухи. Уже год тому. Погиб.

– Год, говоришь, а кто такой?

– Лейтенант, Толиком звали. Фамилию не помню. Прокуратура его тягала.

– Толик? Рыбакин? – Ремизов замолчал, вглядываясь в капитана как в вестника судьбы и пытаясь понять, по каким законам или причинам делает она такие виражи. Этот капитан – последний, кто видел Рыбакина живым.

– Ты знал его?

Ремизов кивнул в ответ. Они молча поднялись, крепко сжав в руках кружки с самогоном, словно боясь их выронить или расплескать.

– Давай помянем. – Горючая жидкость обожгла горло, ударила в голову. Толика нет. Прошел только год или все-таки целая вечность?

– Много я узнал об этой войне, а вот понять… Увольте. Картина как-то не складывается. Бсли я с багажом и уровнем ротного понимаю, что надо завязывать, рубить концы и валить отсюда, неужели там, наверху… Неужели не понимают?

– Как тут уйдешь, если мы увязли, как в болоте? – усомнился Ремизов.

– Как? Надо принять решение – вот как! Включить волю. Потом все станет проще. Конечно, уходить придется с реверансами. Оставлять правительству технику, оружие, боеприпасы. Извиняться за ошибки. Широкую кампанию в мировой прессе устроить, объяснять и свои вынужденные шаги, и внезапный гуманизм. Это небольшая цена. На другой чаше весов жизни тысяч наших людей. И думается мне, что-то еще, что-то очень важное.

– Так мы что, виноваты? У нас в Панджшере несколько месяцев такая рубка идет, как-то не до извинений.

– Все я знаю. И Толик рассказывал. И другие ребята. И не только в Панджшере. Ты Сухова помнишь?

– Восток – дело тонкое?

– Вот-вот. Это не только афоризм. Это сущность. Мы же не понимаем, что здесь происходит. Афганцы несколько столетий пытаются создать свое государство, и у них это не получается. То, что происходит сегодня, – это еще одна попытка, очередная. И вот теперь мы влезли в этот кипящий котел. Какого черта! У нас же нет шансов! Кто-то другой попытается? Хотел бы я посмотреть… Я думал над этим. Понимаешь, им нечего терять. Они бедные. Что я говорю? Они нищие! А у нищих один фетиш – джихад. Но и это полдела. Они к тому же горцы, ну а то, что горцы живут грабежом, это понятно, ты знаешь. Мы – гяуры, а они – воины ислама. И нынешняя местная власть имеет свой интерес в нашей армии – кто-то же должен таскать для них каштаны из огня. Так какой еще нужен анализ? – Не совсем трезвые глаза Морозова вопрошали.

– Понял я тебя, понял. Только ты что-то перепутал. Кто они и кто мы? Лапотники против броненосцев.

– Артем! Броненосцы в латах и панцирях в свое время на Чудском озере тонули и тонули, а лапотники только пальцы загибали, потому что не все считать умели. Все повторяется. Броненосцы… Это не аргумент. – Морозов было вскипел, потом остановился и поднял глаза на своего молодого товарища, в них светилась грусть и особое тепло сочувствия. – Артем, я через три дня буду в Союзе, дома. А тебе и твоей роте еще надо выжить. У тебя все получится. И судьба у тебя нормальная, ты только помни одну вещь: все войны когда-нибудь заканчиваются. И твоя закончится.

Ремизов все чаще стал приходить к Малике один, теперь ему не требовался провожатый для поддержания компании в лице замполита, который всегда припрятывал в рукаве и дежурный анекдот, и очередную историю про командира полка. Она обладала невероятным притяжением, она влекла его, но в чем заключалась ее тайна, он не догадывался, да и не хотел знать, словно ее очарование вмиг растворится, исчезнет.

– Знаешь, я очень любил свою будущую жену, тогда еще просто девушку, мне даже казалось, что других не существует вовсе. Другие – это табу.

– Теперь ты, конечно, думаешь по-другому? Пожалел о своем выборе? – Малика с нескрываемой иронией скосила взгляд на лейтенанта. Она ему не сочувствовала, она вообще не сочувствовала влюбленным, способным на легкую чувственность, но не на глубокое чувство. Влюбленность проходит, как первый пушок на губах юноши. Каждый когда-то переживает это в первый раз, но мужчиной надо становиться вовремя, надо уметь слышать и принимать правду о самом себе.

– Нет, я и сейчас ее люблю, но иначе. Не так. Раньше она была частью меня, моим продолжением. А теперь она только попутчик, она все чаще спорит со мной, ругается и ничего не понимает в моей жизни. И мне почему-то ее жаль.

– Наверное, ты взрослеешь.

– Есть чувства, которые не нуждаются в обосновании, – не расслышав сказанных ему слов, продолжал рассуждать лейтенант, – и неважно, откуда они взялись. Но приходит время, и вдруг возникает вопрос… Что такого в том человеке, которого любишь? Что-то же должно быть, правда?

– Правда. Но похоже, что ты ищешь не любовь, а смысл жизни. Тебя настиг ветер перемен, это бывает со всеми. Отсюда и вопросы. Вот, например, закрой глаза и представь солнечный пляж в Сочи, в Гаграх, прозрачную волну, набегающую на гальку. Представил? Сердце щемит? Теперь открой, видишь – ничего этого нет. Там – частица мечты, и ты чувствуешь, как притягателен этот пляж, берег, в них есть волшебство. А теперь… – Малика уперлась руками в стол, посмотрела в глаза Ремизову прямо, жестко. – Теперь снова представь, но добавь в эту картину важную деталь – представь, что ты там совершенно один. Представил? Ну и зачем тебе эта мечта, если ни с кем не можешь ею поделиться? В этом все и дело. Что такое любовь? Это же дорога с двусторонним движением. Мало кого-то любить – любовь должна быть принята. Тот, кто по-настоящему любит, ощущает свою необходимость другому человеку, другим людям. Человек не может кому-то принадлежать, он не вещь, он рожден свободным.

– Ты все знаешь, и при этом до сих пор не замужем, то есть свободна.

– Думаешь, поймал? – По ее лицу пробежала тень не то сожаления, не то досады, интерес к молодому человеку вдруг ослабел. – Нет. У меня четверо младших сестер и братьев, и я должна их вырастить, на ноги поставить. А деньги надо еще заработать. Теперь понятно?

– Кажется, я сморозил глупость. – Ремизов остановился, не зная, как преодолеть неловкость. Он так много рассказывал ей о своих сомнениях, о другой женщине, он забыл, кто перед ним. Женщины – всегда соперницы. Он так и не сказал Малике то, что собирался, что она самая настоящая, самая лучшая и просто красивая. После всех его вопросов он для нее заблудившийся юноша, но уж никак не мужчина.