Юрий Мещеряков - Панджшер навсегда (сборник)

– Да, одни ночные марш-броски чего стоили. Наш бывший командир – сгусток воли и нервов. Полная самоотдача! На таких офицерах армия держится. Не сопьется. Кто-то его остановит, сам себя остановит. – Ремизов считал, что у него уже есть образец для подражания, он ясно представлял, каким должен быть офицер, и, надо сказать, эта планка располагалась высоко. – А с новым ротным мы еще хлебнем, плевать ему и на нас, и на всю роту, да и на себя тоже.

– С Мамонтом точно хлебнем. Он ленивый, и у него явный излишек веса. Интересно, как он себе будущие рейды представляет? Ротой же командовать надо, а не только анекдоты рассказывать. Я его рядом с Ровбой и представить не могу. – Марков вяло зевнул. – Арчи, а ты не знаешь, откуда к нам это счастье привалило?

– Разное говорят. Вроде бы начальником разведки служил у соседей. За пьянство с должности сняли, из партии турнули, а к нам в виде поощрения направили как одного из лучших офицеров. – Ремизов не удержался от сарказма, потому что капитан Мамонтов и по своему облику, и по характеру совершенно не походил на военного. Мягкотелый, несобранный, он производил впечатление человека, случайно оказавшегося в армии. Но почему-то именно его направили на войну.

– Выходит, у нас не мотострелковый батальон, а что-то вроде отстойника! То эпилептика мне во взвод пытались всучить. Помнишь, на полигоне дело было? То ротного дали – молись на него, как на икону, лишь бы не угробил. – Марков, обычно спокойный и невозмутимый, неожиданно сменил свой снисходительный тон более категоричным, почувствовав, что от командира теперь зависит не только служба.

– Все меня упрекаешь, а сам тоже заводишься.

– С кем поведешься…

– А помнишь, у Кости во взводе горбатый боец оказался? Он его к председателю комиссии водил. Говорит ему, мол, вы что, с ума сошли, кого в Афган посылаете?

– Помню, да он просто орал на этого полковника.

– Полковник, по-моему, испугался, когда горб увидел, таким бледным стал. Как парня в военкомате призвали, непонятно. А в армии, вместо того чтобы списать по состоянию здоровья, решили за речку отправить. Если бы не Костя, он там и оказался бы. Издеваются над людьми, сволочи! – Последние слова Ремизова прозвучали приговором. В его представлении плохо выполненная служба чаще всего граничила с предательством.

– А знаешь, я вот что про Мамонта думаю. Ему ведь и посочувствовать можно, какой он ни есть, а ведь тоже здесь не по своей воле. – В голове Маркова родилась свежая мысль, и закончил он ее парадоксально: – Надо было заткнуть дыру, вот им и заткнули. Как пробкой. У него, если присмотреться, тоже горб найти можно.

Без стука к ним в комнату почти вломился Рыбакин. От него сразу повеяло неуемной энергией и еще животворящими запахами кухни.

– Мужики, как насчет жареной картошки, слабо?

– Да, ладно…

– И где ты ее взял?

– Так я тебе сразу и сказал, места знать надо. Рыбак рыбака видит издалека, – он хохотнул над удачным каламбуром, – а дембель дембеля. Мои бойцы с поварами контакт нашли. А они, понимаешь ли, командира своего уважают.

– Ну и проныра же ты.

– Рем, я – организатор. У меня все схвачено, главное – поставить дело.

– Он их достал строевой подготовкой, вот они и подогнали бакшиш, откупаются.

– Марков, ты не упрощай. Я же говорю, главное – поставить дело. А толковый боец сориентируется. Еще римляне говорили, что народом надо управлять кнутом и пряником.

– Помню, ты уже как-то говорил об этом.

– И народ оценит и возлюбит своего цезаря.

– То есть тебя.

– То есть меня. Ну ладно трепать, пошли.

Сначала броня стала теплой, а к полудню – почти горячей. Апрель. Блаженство и истома. Шлемофон на голове нагрелся, но прохладный шелестящий ветерок забирался под расстегнутый комбинезон, холодил тело, иногда от его порыва пробегали легкие мурашки, а в голове рождались детские мысли о том, что это и есть счастье. Ремизов сидел на башне, опустив ноги в отверстие люка и прикрыв глаза. Шуршание эфира, обрывки воспоминаний о жизни в Термезе, монотонное движение колонн по трассе, которую они охраняли, умиротворяло, клонило ко сну. Господи, как хорошо жить! Просто жить. Если бы иногда не хотелось курить да желудок не напоминал о себе тихим нытьем, можно было бы замереть и стать сфинксом.

Эх, жизнь в Термезе… Оказывается, это была сказка, а он и не подозревал об этом. А теперь, когда за сомкнутыми ресницами открылось внутреннее видение, он начал легко созерцать картины мимолетных вчерашних дней, все волшебным образом изменилось в его недавнем прошлом. Даже командир полка стал безобидным Иванушкой-дурачком, и в этом образе Ремизов его сразу и навсегда простил. Служба сжалась до размеров утилитарной необходимости, она собирала в себя весь яд, все зло этой жизни, так что вне службы всюду вокруг светилась ничем не омраченная радость, радость самой высокой пробы. Его совсем юная жена, ставшая за полгода семейной жизни из стройной березки уточкой, была то небесным ангелом, то сладкозвучной сиреной. Теперь же все это в прошлом…

Какой же странный он – Человек. Дикие звери и прирученные машины живут сегодняшним днем, одни проводят жизнь в поисках пищи и в борьбе за выживание, другие могут безропотно и с надрывом работать, и у первых, и у вторых нет ни вчерашнего, ни завтрашнего дня. У человека все наоборот – у него нет сегодняшнего дня, он бежит из него. Вырывает из памяти фантом прошлого, борется с ним, пытается его победить, и часто побеждает. А потом, не задерживаясь ни на секунду, оседлав очередную мечту, он стремительно врывается в Завтра, но впереди его ждет разочарование, потому что победить будущее невозможно. Бороться и побеждать надо сегодня, чтобы этот завтрашний день наступил. Ремизов очнулся. По трассе с ревом шла колонна тяжелых наливников. Они – лакомая цель для «духов», взводный это уже знал, эффектно взрываются, красиво горят, что еще нужно для эстетичной и эмоциональной афганской натуры?

– Туранов!

– Все нормально, товарищ лейтенант, я наблюдаю.

– Будь внимательнее! Прощупай все дувалы и кустарник слева, – и тут же, прижав к горлу ларингофоны, запросил эфир: – «Пятьдесят восьмой», «Пятьдесят девятый», прием.

– На связи, – откликнулись экипажи машин.

– Усилить наблюдение. Быть в готовности!

Колонна благополучно прошла охраняемый взводом участок, замыкающий БТР с развернутым влево стволом пулемета проскочил мимо, и на непродолжительное время над дорогой снова воцарилась тишина.

Взводу Ремизова досталось три позиции между Чарикаром и Джабаль-ус-Сараджем. Впереди, за дорогой, простиралась та самая «зеленка», нафаршированная тайными тропами, лабиринтами дувалов, виноградников, еще дальше виднелись группы деревьев и отдельные дома – оттуда ожидалось нападение, туда и смотрел длинный и тонкий, как игла, ствол боевой машины, укрытой по башню в окопе. Сзади позиций взвода, как дно чаши, лежала луговина, где на приличном расстоянии от них паслись небольшие стада овец и другой живности. Луговина плавно переходила в предгорье, плоское, как огромный стол, и уже из него вырастал в небо чернеющий в двадцати километрах хребет. Задача выглядела простой: обеспечить на своем участке беспрепятственное движение колонн по дороге, в случае нападения принять соответствующие меры. Но вот уже четвертый день ничего не происходило – конечно, отсутствие новостей и есть самая хорошая новость… Между тем командиру взвода в его миражах рисовались картины возможного боя. Романтично. Когда-то ведь это случится. В самый первый раз. Но как только он приближался в мыслях к команде на открытие огня, миражи рассыпались.