Юрий Мещеряков - Панджшер навсегда (сборник)

– Завидуешь?

– Ты что, обалдел? Тебе просто повезло. С корабля на бал и сразу в герои.

– Конечно, повезло. – Марков добродушно и самодовольно улыбался, его простое восприятие жизни обезоруживало, он по-прежнему оставался уверенным, что все в его жизни будет в порядке.

– Повезло, что не они тебя, а ты – их.

– Ты краски сгущаешь. Что бы они сделали?

– Если бы Варгалионок не засек «духов» и они установили бы эти «итальянки», что бы могло произойти на обратном пути, а? Ты знаешь? – В секундной паузе взгляд Ремизова уплыл в сторону, дернулась правая щека, он представил, что было бы. – Нет, не завидую, нельзя завидовать.

– Ну ты – Кассандра.

– Слава богу, нет. Она принесла дурные вести. А я всего лишь предостерегаю. Сегодня все в масть, а завтра мордой в грязь?

– Ты изменился, Арчи, ты стал еще и циничным.

– Не больше, чем все. – Он усмехнулся. – Меня давно никто не называл Арчи, больше никого не осталось, кто так меня называл, только ты. Теперь меня все зовут товарищ лейтенант, и командиры, и подчиненные, у меня больше нет имени. А ты спрашиваешь, почему я стал таким.

– Хочешь честно? У нас лучшая рота в батальоне, а может, и не только в батальоне, в этом нам всем повезло. Костю, конечно, жаль, бойцов наших раненых тоже, но вдумайся, Арчи… – Здесь Марков остановился, собрался с чувством и, взмахнув для убедительности рукой, продолжил: – Ты вдумайся! У нас в течение пяти месяцев нет ни одного убитого. Ни одного! А что у соседей? Мы везде вместе с ними отрабатывали, мы всю весну пахали как черти, летом ты вообще один остался. Результат тот же.

– А Олейник, Труханович?

– Они умерли, а не погибли. В бою, при обстрелах от душманской пули или осколка не погиб никто, и раненых у нас в два раза меньше, чем в любой другой роте. Ты думаешь, это просто так? Ничего подобного.

– Миш, мы тут с этой войной все в дерьме, а тебя после отпуска на фантазии потянуло. Тебе бы замполитом быть, политруком, а то наш где-то в Баграме потерялся.

– Извини, но этот твой сарказм тут ни при чем. Бойцы говорят…

– Не извиняйся. – Ремизов не дал ему договорить и удовлетворенно усмехнулся. – А бойцы, значит, уже нажаловались командиру взвода? Что ж теперь? Приходится применять и недозволенные приемы. Пусть домой живыми вернутся, да письмецо черканут и спасибо скажут. Я – командир, я без них смогу, а они без меня – нет.

– Арчи, у тебя налицо профессиональная деформация.

– Стоп, стоп. Пора в твою бочку меда добавить свою ложку дегтя. Во-первых, хорошая рота дорого стоит ее командиру. Во-вторых, час назад радиограмма поступила из штаба дивизии – это к слову о нашей роте – в Ташкенте на таможне старшину Корчина задержали, пытался провезти наркотики. И не травку, а промедол. Считай, что он его у раненого бойца украл. Он – тоже наша рота. Этот прапорщик единственный, кто не попал в орбиту моей воспитательной работы. Мне, взводному, не по чину, – Ремизов сделал попытку улыбнуться. – В остальном я с тобой согласен, и моя деформация налицо. Только одна деталь. Когда после операции в Арзу мне перед строем благодарность объявили, я ответил: «Служу Советскому Союзу!» Так вот, я знаю, кому служу… Ну что задумался, мы выпьем сегодня за твой успех или нет?

Днем позже комбат Усачев направил взвод Маркова в ущелье Хисарак, что выходило своим устьем к Панджшеру с южной стороны, как раз напротив Рухи и напротив огневых позиций пятой роты, для оборудования на ближнем отроге хребта поста охранения. Будущий пост мог контролировать это ущелье и располагавшийся в нем кишлак Мариштан, даже странно, что его не поставили здесь раньше. Маркову определенно везло, строительство поста, оборудование – едва ли не самая спокойная и безопасная задача, о которой мечтал каждый солдат и каждый взводный. Две недели с лопатой лучше, чем один день в рейде, кто бы спорил.

Ночью Ремизов еще не успел провалиться в сон, как его уже тряс за плечо дежурный по роте.

– Товарищ лейтенант, у нас подрыв на посту.

– В первом взводе? Кто?

– Рядовой Розен.

– Какой подрыв среди ночи?

– Да уже три часа прошло, а его только что принесли в санчасть. Они с носилками через Панджшер долго переправлялись.

Ремизов бросился в санчасть. При слабом свете электрической лампочки на белой простыне лицо солдата казалось безжизненным, таким же белым, как и эта простыня. Он был без сознания.

– Дышит? – невольно вырвалось у офицера.

– Дышит, – не удивившись, ответила женщина в медицинском халате и в колпаке, сидевшая рядом с Розеном и считавшая пульс, – первую помощь ему оказали. Под капельницей полежит до утра. Теперь от нас ничего не зависит.

– Что с ним? Мне тут только в двух словах…

– Обрыв левой ноги, осколками посекло правую, больше ничего не повреждено. Обычно бывает хуже. И жгут ему хорошо наложили, у самой раны, при ампутации колено должны сохранить.

– А вы кто? – наконец сообразил спросить Ремизов.

– Вы первый раз в санчасти, да?

– По личным делам, слава богу, незачем. Служебные вопросы решает старшина, педикулез и тому подобное. Ну а сегодня… – Он замолчал, посмотрел на бледное, худое лицо своего солдата. – Это мой вопрос.

– Я прапорщик Довлатова, санитарный инструктор. Но все меня зовут Малика.

Она попыталась уголками губ изобразить улыбку, но после тяжелого вечера и ночи улыбка не получилась. Ее проницательные черные глаза в обрамлении таких же черных ресниц и тонких, изогнутых черных же бровей выражали только усталость и ничего более. Для любопытства сил не хватало.

– Хорошо, я тоже вас так буду называть. Малика, а лейтенант, который с ним пришел…

– У командира полка на докладе. Он сразу отправился, как только прибыл.

– Значит, с Розеном все в порядке.

Среди ночной госпитальной тишины слова, сказанные Ремизовым, прозвучали двусмысленно, а когда молчание затянулось, из двусмысленности они вдруг превратились в бестактность. Он не знал, как продолжить разговор, как объяснить, что он имел в виду совсем другое, что солдат жив и его спасут. В конце концов, он сам запутался в том, что имел в виду. Постепенно внутреннее напряжение возросло, всколыхнулись эмоции, они желваками и красными пятнами заиграли на лице, хотелось выкрикнуть их из себя, выплеснуть, как обжигающий гейзер. Это же фатальность! Нелогично, непредсказуемо. Хороший солдат (все бы такими были!), и вдруг… Какого черта! Чем занимался Марков на посту в этой безобидной обстановке!

– Да, с ним все в порядке. – Малика словно прочитала его мысли и сама прервала напряженное молчание. – Утром сразу же нужен вертолет. И сразу на операционный стол.

– Трудная у вас работа. Видеть это каждый день! Как вы можете, как у вас сил хватает! Тут раз увидишь – спина леденеет. – Он покосился на больничную кровать, на пропитанную пятнами крови простыню, прикрывавшую его солдата, и убрал глаза в пол. – Наверное, надо быть хладнокровной и твердой, да?