Юрий Мещеряков - Панджшер навсегда (сборник)

– Товарищ лейтенант, у нас же дембель, приказ министра месяц как подписан, – раз за разом бубнил Яресько, – а вы нас на операцию? Без нас, что ли, не обойдетесь?

Наверное, очень несправедливо, что рядовой состав, проходивший службу в ограниченном контингенте, служил на три месяца дольше, чем их одногодки из других групп войск и армий, но высокое руководство в больших фуражках, заботясь о комплектовании, решило именно так, и ничего здесь ротный не мог изменить. Очередной призыв в учебных центрах в течение трех месяцев отучался от гражданской жизни, от мамкиных юбок, от разгильдяйства и портвейна. Пока из него, как пыль, выбивали вольность и десятки маленьких слабостей, а вбивали армейский дух, кто-то другой нес службу и от тоски выл на луну, как одинокий волк. И в прямом смысле тоже. Ремизов имел в виду жалостливые песни под расстроенную гитару, в которых тщетно искать еще необретенное мужское достоинство. Но именно таким и был тот самый дух, будь его воля, разогнал бы всех менестрелей на дембель по домам, чтобы другим жизнь не портили. Однако вместо демобилизации он вынужденно потащил их в ноябре на операцию, и у командира роты на этот счет имелись свои соображения. Во-первых, не брать их в рейд он не мог: рота – это единый организм, подразделение, способное вести бой, и комбат требовал от него полный комплект в строю. Во-вторых, не хотел. Там, где один за всех и все за одного, ни у кого не может быть привилегий, он и себе их не делал. А Яресько вдруг начал канючить, жалеть себя, ему только гитары и не хватало.

– Кто же вместо вас? Молодые, необстрелянные? Те, кто школу только закончил?

– Мы тут при чем? Пусть сами за себя отвечают, – вторили Кравчук и Потапов.

– А при том, что вы – солдаты. И вам повезло прослужить в Афгане всего-то по семь месяцев. У молодых впереди два года, придет время, и они ответят. Не сомневайтесь.

– Это их дела.

– Это не только их дела, это еще и мои дела. И вы пойдете в составе роты на операцию и так же, как все, будете демонстрировать самоотверженность, героизм, а кто пожелает, еще и национальный дух. Вам понятно?!

– Нам давно все понятно.

То глядя на ротного исподлобья, то опуская глаза в землю, они и не скрывали своей неприязни, а их глухие голоса походили на шипение растревоженных змей. И в этих голосах Ремизову послышались совсем не обида или страх, а нотки плохо скрываемой угрозы.

После возвращения из Киджоля в компанию Яресько прибыло пополнение, им оказался только что переведенный из Баграма рядовой Булатов, тоже отслуживший два года, а потому легко нашедший контакт с солдатами своего призыва. Согласно сопроводительным документам, Булатов считался наркоманом, и его направили в Руху, а потом дальше – в шестую роту, якобы на исправление. Если командование дивизии их полк воспринимало как воспитательный центр, то Ремизову оставалось только пожимать плечами, потому что большую часть переведенных солдат направили к нему. Но зачем же за три месяца до увольнения в запас? Что было с ним делать? Его рота вела войну, а не занималась терапией наркозависимых больных. После разговора со вновь прибывшим солдатом ротный немного успокоился, оказалось, что Булатов и не наркоман вовсе, каким его представил замполит, курил травку, это да, а так угрюмый, неразговорчивый человек и нарушитель воинской дисциплины не более, чем все.

– Рем, я сейчас из санчасти, ходил на перевязку. Там у нас такой персонал! Я бы сказал, очень даже ничего. – Черкасов многозначительно покачал головой, поиграл бровями. – Зовут Малика. Рем, короче, я напросился в гости, на чай с бубликами.

– Малика? Строгая дама. Как же это тебе удалось?

– Она не смогла отказать раненому.

– Да, тебе даже притворяться не пришлось.

– Не угадал. Пришлось немного и подыграть, но вначале она устояла и сказала, чтобы я терпел. А когда я сказал, кто у меня ротный, согласилась.

– Врешь ты все.

– Честное пионерское.

– Ну, раз честное пионерское, тогда верю. Когда?

– Сегодня. После ужина.

Вечером, прихватив с собой и Кондрашова, лейтенанта из минометной батареи, и только потому, что у него нашлась бутылка шампанского, они пошли в гости.

– Точность – вежливость королей. Но вообще-то я не удивилась.

– Вот мой ротный, Малика. Лейтенант Ремизов.

– Мы встречались.

– Артем, – мягко пожимая протянутую руку, он назвал себя.

– Виктор, – чопорно наклоняя голову, представился минометчик.

– Проходите. Не разувайтесь, не надо.

Ремизов, наполовину расшнуровавший свой высокий ботинок, остановился в замешательстве, его кольнула мысль, что Малика имеет в виду всякие там колоритные мужские запахи, он приподнял глаза, и она, внезапно поняв ход его мыслей, улыбнулась:

– Делайте, как вам удобнее.

– В носках удобнее, целый день на ногах, – тут же вставил замполит, но, когда до него с некоторым запозданием дошел второй смысл сказанных слов, он безо всяких междометий продолжил: – Мертвые не потеют, а мы-то горячие афганские хлопцы! – И, не дожидаясь, пока все поймут его новую шутку, Черкасов засмеялся своим новым заразительным, вздрагивающим смехом.

– Это наш ротный юмор. Колька, так он после контузии, да еще два осколка в голове.

– Ну уж не в голове, я-то знаю.

– Какая разница. Главное, что выше пояса, чтоб боевые шрамы показать, штаны снимать не надо. – Замполит снова заклокотал, и теперь смеялись все.

– Теперь понимаю, почему ты лечиться отказался, с такой энергией валяться в медсанбате…

– Вот и я говорю, тоска. Лучше в роте, здесь как дома, все свои.

– Малика, а у нас шампанское.

– Значит, будет праздник…

Вернулись в свой блиндаж в хорошем настроении уже со звездами, уселись расписать «кинга» на четверых, но после полуночи и после бутылки самогона игра не пошла. Черкасов взял гитару, на которой решительно не умел играть, негромко побренчал, настраиваясь, спел с чувством свою любимую «Таганку», потом что-то еще из Новикова. Ремизов, одуревший от выкуренных сигарет, развалился на стуле, поддержал его вполголоса, пора идти спать, но мысли упорно возвращали к Малике. Шустов, бывший спортсмен-легкоатлет, бывший офицер спецназа, непьющий и некурящий, сразу провалился в сон, его не беспокоил ни свет, бьющий в глаза, ни рваное бряцанье гитарных струн, ни табачный дым, висевший под потолком. Васильев по-стариковски ворочался в кровати, он техник роты, но все его проблемы оказались связаны только с людьми, механики курят анашу, разве за ними уследишь?

– Что у тебя в прокуратуре? – Замполит устраивал Ремизова на все сто процентов, но разговоры, которые волнами перекатывались по полку, беспокоили. Если Черкасова признают виновным, то что? Посадят?

– Хреново. Крайним делают, я же молодой, а командир дивизиона – авторитетный офицер, член партии с большим стажем.