Валентин Бадрак - Офицерский гамбит

Алексей Сергеевич даже позавидовал такой жизненной силе. А он, когда сам поставит жирную точку на том, что сейчас делает и к чему перестал испытывать благоговение, сможет ли он сам отыскать себя? Это был очень серьезный вопрос, честно ответить на который было сложно даже самому себе… В чем проблема? Он слишком привык к тому, что государство заботится за него обо всем на свете, ожидая от него исключительно результатов работы? Нет, достаток – не та проблема, которая его беспокоит! Его главным раздражителем – и это он уже хорошо знает – является всего лишь один фактор, и имя ему – «самооценка». Вот что – порог самооценки – является ключевым отличием его от Игоря Николаевича. И сам он тоже выживет в Африке и на Северном полюсе, если только этому выживанию будет дано соответствующее логике восхождения объяснение… Черт бы побрал эту гниль, появившуюся с некоторых пор в его работе и не дающую ему покоя! Черт бы побрал эту российско-украинскую закулисную войну, в которой совершенно нет логики и которая, как червь, как гигантский солитер высасывает из него все психические силы, лишая равновесия!

Совсем о другом размышлял Игорь Николаевич.

«Эх, Петя, Петя. Птица перелетная… Так и остался конфетным, слащавым, скользким… Утонул в микромире своих ничего не значащих мелочей. А скорее, и не выныривал из него. И что же, Украина сильна или слаба такими горобцами? Вот в чем главный, пожалуй, вопрос. На него пока нет ответа. Если завтра война, он, конечно, не воин. Да и никогда не был воином. Да-да, у него ведь никогда, даже после училища, не было звериного блеска в глазах. Очень большая редкость для выпускников РКПУ. И получилось это потому, что заканчивал он как-то не по-настоящему – там косил, там перебивался. А однажды его чуть не отчислили – какая-то очень туманная история с прапорщиком, начальником вещевого склада… Но какая, собственно, разница? Жизнь ведь – не только война. И на его примере она даже показывает, что есть очень уютные ниши, далекие от гула орудий, сирен, вспышек разорвавшихся гранат. Момент истины может однажды случиться, а может и нет. Так будет род развиваться столетиями, избегая прямых столкновений, лавируя и хитря. И это, вероятно, будет лучше единственной лобовой атаки, к которой их готовили в Рязани… Кто знает? Мир ведь силен и совсем иными ценностями, укрепляется личным благополучием и довольством каждого обладателя благ. Ну и всякой собственности, конечно. В мирное время именно они решают, как жить и куда развиваться – вот такие оперившиеся птицы… Но если так, отчего тогда такие пасмурные ощущения от посещения этого идеально выстроенного, сногсшибательного совершенства? Потому, что если запахнет жареным, такие птицы узнают об этом первыми и улетают не раздумывая? Или я ошибаюсь? Ах, лучше бы я ошибался! Россия другая, совершенно другая… Вот вроде бы сильна бесчисленным множеством отчаянных парней, которые при первом звуке трубы, как зомбированные, полезут на амбразуры. Но вот самим-то им, этим парням, хорошо ли? Хорошо ли ему, полковнику российской армии, пардон, бывшему полковнику, который добровольно, как старый, уставший трамвай, сошел с рельсов и теперь стоит без дела в ожидании, когда проржавеет насквозь? А ведь он шел с приличной скоростью и видел лишь путь, который освещали его ярко светящиеся фары… Мама моя родная, с какой же я скоростью всегда жил! И как часто обманывался!» Глядя унылым взглядом, как размеренно, монотонно ведет машину Артеменко, он вдруг вспомнил один малозначимый эпизод из своей жизни. В штаб полка пришло распоряжение для него – срочно прибыть в штаб дивизии. Распоряжение пришло поздно вечером, практически ночью, а узнал он о нем в семь утра. До штаба дивизии было почти полтысячи километров, и, переживая, что вызов касается чего-то крайне серьезного, Дидусь, тогда еще подполковник и начальник штаба полка, не решился звонить и что-либо уточнять. Была поздняя, сухая, как пивная вобла, осень, и Игорь Николаевич, долго не раздумывая, прыгнул в свой старенький темно-вишневый «рено», вогнал топливную шпору в своего верного коня на все авантюрно-рискованные сто пятьдесят километров в час и помчался, весь дрожа от смешанного ощущения напряжения и тайного вожделения адреналина. Все бы ничего, да где-то в середине пути ему стал откровенно мешать «мерседес» – и сам не идет быстрее, и обогнать явно не дает. Матовый, щегольской, броневой блеск впереди идущего автомобиля наводил на мысли о том, что им управляет молодцеватый юный мажор. Явно играя ситуацией, этот некий темный субъект полагал, что обгонять его не положено в силу особой автомобильной иерархии, непременно распространяющейся и на его хозяина. Зря он так думал, потому что боевой офицер плевать хотел на правила городской жизни и тех, кто их устанавливает. Естественно, когда, исполняя рискованный трюк, Игорь Николаевич неожиданно выжал из своей, вдвое слабее, машины все, что могло позволить ее натужно гудящее сердце, и оказался впереди, водитель «мерса» был взбешен от ярости. Дидусь даже представил себе позеленевшую от злости, искаженную физиономию, это доставило ему немалое удовольствие. Но, как и ожидал подполковник, уязвленный водитель не успокоился, начав глупую, небезопасную и огульно-бессмысленную игру на дороге. Гонка продолжалась несколько десятков километров, но когда заведенный своей мстительностью владелец дорогого авто все-таки обогнал обидчика, то вздумал его наказать. Несколько раз резко нажимая на тормоз, он буквально приказывал Игорю Николаевичу остановиться. Один раз Дидусь сумел объехать чудо немецкого автопрома по свободной встречной полосе, но, настигнутый вновь, в следующий раз был вынужден резко затормозить, чтобы не врезаться в предательски подставленный, баснословно дорогой зад дорожного сорвиголовы. С этим надо было кончать. Оба водителя выбрались из машин одновременно: офицер с каменным лицом, в камуфляже и торчащей из-под него тельняшке; и прыщавый хлыщ в коже, с порочным лицом и глазами навыкате. «Ты что, сука убогая, творишь?! У тебя, что, много лишних денег?!» – начал орать шельмоватый парень, эмоционально взмахивая руками и подстрекая жестами. Из тех, что привыкли в жизни всегда быть сверху, машинально отметил про себя начальник штаба. От холодного воздуха из разгоряченного рта крикуна шел пар. Он прощупывал вероятного противника, не отходя далеко от своей машины, через глубоко тонированные стекла которой сложно было сделать вывод о числе пассажиров в ней. Игорь Николаевич не проронил ни слова, но молча вытащил свой табельный ПМ, спокойным движением извлек из кармана полный магазин, с деланой неспешностью вогнал его в пластиковую рукоять пистолета, тотчас ощутив его успокоительную, миротворческую тяжесть. Затем эффектным рывком вогнал патрон в патронник и во внезапной тишине услышал оглушительно грозный щелчок. Все еще не проронив ни слова, Игорь Николаевич навел оружие на водителя «мерседеса»; тот оцепенел в непристойной позе, невольно сфокусировав взгляд на одной точке – вороненом глазке, смотревшем на него в упор безо всякой жалости. «Если ты, гнида, будешь мне мешать, я тебя пристрелю, – не повышая голоса, сказал ему Игорь Николаевич, – хорошо понял?!» Сбросивший с себя тонну лоска и превратившийся в вызванного к директору школьника, молодой человек утвердительно замотал головой. Игорь Николаевич, не утруждая себя дальнейшими разъяснениями, сел за руль и был таков. Больше в тот день он не видел черный «мерседес», и на душе у него было так легко и радостно, как у отменно напарившегося в бане. И только одно обстоятельство омрачило его приезд: выяснилось, что никакого серьезного дела в штабе дивизии нет, вызов оказался банальной ошибкой делопроизводителя, и потому, покружив по городу да выпив бутылку минеральной воды, начальник штаба полка пустился в обратный путь…