Богдан Сушинский - Воскресший гарнизон

— Их, зомби, к крестам?! — осклабился командир роты зомби-воинов. — Этих иллирийских шкуродеров?

— Считаете, что недостойны?

— Это они сочтут наши кресты недостойными себя. Они попросту не поймут, что это такое. Кому в этом мире нужны их, зомби, награды? Кому и когда эти шкуродеры способны будут предъявить эти награды, перед кем похвастаться?

— И все же лучших воинов мы должны каким-то образом поощрять. Воинские традиции следует чтить.

— И будем поощрять. Но самым естественным образом, то есть усиленными «порциями» женщин и жратвы. То и другое они обожают, в чем узреваю серьезную недоработку наших жрецов.

Штубер многозначительно, с сугубо мужской солидарностью взглянул на согревающихся зомби и проворчал:

— Только не вздумайте присвоить себе их «порции», гауптман. Обделять наших зомби-героев мы не позволим.

Свирепый Серб по-лошадиному заржал и что-то молвил в ответ, однако Штубер уже не расслышал, что именно. Его отвлек призывный, словно рев охотничьего рога, голос Вечного Фельдфебеля, который тащил за ворот одного из убитых диверсантов.

— Он все еще жив? — поинтересовался барон.

— К его счастью, уже нет. Но вы посмотрите, штурмбанфюрер, кто это! — швырнул тело к ногам командира.

Из чистого любопытства Штубер взглянул на лицо диверсанта и обмер: это был хорошо известный ему озерный перевозчик по кличке «Лодочник».

— Так вот, значит, кто подвиг партизан и русских диверсантов на это безумие!

— Но самое удивительное заключается вот в чем, — протянул Зебольд вполне прилично, очевидно, в Лондоне сработанное удостоверение личности, из записи в котором следовало, что у ног их лежит тело майора Армии Крайовой Кароля Чеславского. — Я дважды беседовал с этим бездельником. Кто бы мог узреть в нем майора Армии Крайовой?

— И, судя по всему, майора польской разведки.

— Но идти на такое задание с удостоверением майора разведки партизанской армии...

— Польский гонор. Предчувствовал, что погибнет, поэтому хотел продемонстрировать, кого мы с вами, фельдфебель, проморгали.

Зебольд растерянно развел руками, словно решил принять всю вину на себя.

— А ведь и в самом деле проморгали, господин барон. Единственное наше утешение — что возле лагеря этот «пшек» обосновался еще в бытность комендантом штандартенфюрера Овербека.

— Это называется «утешением для висельника», Зебольд. — Барон поспешно сунул удостоверение в карман и оглянулся на приближавшихся Овербека и Свирепого Серба. — Еще кто-либо видел это удостоверение?

— Никто. Какой-то эсэсовец забрал оружие, а также лежащую рядом рацию и понес к тягачу.

— Так что, рация русских находилась рядом с этим «пшеком»? Хотите убедить меня, что майор еще и подвизался у них в качестве радиста?

— Нет, радистом был один из русских. Даже мертвым он сжимал в руке лямку вещмешка, в котором находилась рация.

Штубер задумчиво кивнул, вновь оглянулся на штандартенфюрера и вполголоса пробубнил:

— В таком случае, Зебольд, считайте, что вы этого удостоверения тоже не видели. Тело предайте трясине вместе с телами других убитых диверсантов. И никакого лодочника, никакого майора Чеславского мы здесь не обнаружили. — Барон выдержал паузу, ухмыльнулся и уточнил:Чтобы не вспугнуть остальных подпольщиков.

Не дожидаясь подхода Овербека и Свирепого Серба, они схватили тело убитого и, насколько хватило сил, зашвырнули в болото.

Уже сидя в кабинке тягача, Штубер прокручивал события, связанные с этой операцией. Она прошла удачно. Во всех отношениях. И не только потому, что группу диверсантов удалось ликвидировать задолго до того, как она укоренилась в карстовых пустотах «Регенвурмлагеря», откуда выкуривать её было бы сложновато. Удалось ликвидировать Чеславского, который до сих пор воспринимался здесь в роли благочестивого фоль-ксдойча. В рапорте, составленном для Кальтенбруннера и штаба Гиммлера, эта экспедиция будет преподнесена как настоящая боевая операция, с убитыми, пленным и захваченной рацией. Единственное, о чем там не будет сказано, так это о причастности к событиям майора польской разведки по кличке «Лодочник».

— Древние любили подчеркивать: главное в ораторском искусстве заключается не в том, чтобы сказать все, что нужно, а чтобы не сказать того, чего говорить ни в коем случае нельзя.

Зебольд взглянул на Штубера, помолчал и снова вопросительно, непонимающе взглянул.

— Это вы, штурмбанфюрер, к чему?

— Так, философские воздыхания.

— А я подумал: может быть, к тому, что о майоре Чеславском способен проговориться плененный нами командир русских диверсантов?

Барон удивленно уставился на Зебольда и уже в который раз попробовал убедить себя, что все еще недооценивает этого старого служаку.

Стоя между Скорцени и лжефюрером, фон Риттер медленно — как на изношенных шарнирах — вращал шлемоподобной головой, переводя, таким образом, взгляд то на одного, то на другого. Он уже ни черта не понимал. Он привык к четким и ясным приказам и требовал, чтобы с ним тоже общались только на языке ясных, понятных приказов.

Однако лжефюреру было не до него. Пещера, в которой они оказались, архитектоникой своей напоминала величественный подземный храм первохристиан. Несформировавшаяся вульгарная псевдоготика его сводов и так и не пробитых до света божьего окон-бойниц, неподражаемо дополнялась подвесками разноцветных сталактитов. Освещенные двумя скрытыми за колоннами прожекторами, они и сами превратились в огромные светильники, органный, музицирующий замогильной тишиной свет которых мерцал между сводами и едва расчищенным полом подобно тому, как между поднебесьем и земным Зазеркальем, музицирует северное сияние.

— Здесь и должен восстать тот самый, величественный храм «СС-Франконии», — взорвался гортанным рыком Скорцеии, совершенно упустив из вида, что в присутствии фюрера и генерала СС, ему, оберштурмбанфюреру, пристало бы скромно молчать. — Именно здесь, в этом богом созданном храме, мы сотворим подземный Нотр Дам де «СС-Франкония» [51] По аналогии с Нотр Дам де Пари — Собором Парижской Богоматери. , который будет потрясать наших потомков и через тысячу лет.

— Но только что речь шла о том, что ситуация на фронтах настолько сложна... — не удержался фон Риттер. Он привык к ясности.

Если только что было сказано; что все строительные работы, кроме сугубо оборонных, в «Регенвурмлагере» следует прекратить ввиду полной бесперспективности, размышлял он, то так оно и было сказано! Тогда к чему вести речь о храме? В конце концов, он, барон фон Риттер, всегда считался специалистом по оборонительным укрепрайонам, а не «храмовником»! Ибо такова воля Германии.