Николай Михайловский - Только звезды нейтральны

Любопытная деталь, о которой я узнал впервые.

- Только бы его поймать живьем. Тогда мы утрем нос гитлеровцам и получим много ценных сведений, - сказал Лещинский на прощание и куда-то исчез.

Командующий ВВС тоже не представлял исключения в атмосфере всеобщего ажиотажа. И он был одержим мыслью: как бы не упустить Мюллера.

- Да, крупная птица попала в наши сети, - сказал он. - За ним идет погоня. Поначалу это были бойцы с ближайшего поста СНИС. Теперь к ним присоединились разведчики с собакой. Ничего, догонят, скоро с ним Познакомимся…

Я попросил разрешения позвонить в редакцию «Правды» и сообщить об этом событии. Александр Харитонович сказал: «Пожалуйста», - снял трубку и приказал вызвать Москву. Через несколько минут я рассказывал своему начальнику Лазарю Бронтману историю с Мюллером и даже на расстоянии ощущал его желание поскорее получить такого рода материалы.

- Как только все прояснится, немедленно вызывайте нас и продиктуйте стенографистке, - с энтузиазмом произнес он.

Его слова еще больше меня подхлестнули. Я совершенно потерял покой и более суток, в течение которых продолжалась погоня, не уходил с командного пункта ВВС, прислушиваясь к каждому телефонному звонку, каждому слову, сказанному по этому поводу.

Картина постепенно прояснялась. Участники погони докладывали, что найдены ракетница и ракеты, брошенные летчиком. Следующее донесение гласило: «Нашли меховую куртку». И наконец нагнали самого Мюллера. Ему уже все было безразлично; пройдя тридцать километров, он вымотался до основания, и, хотя до линии фронта оставался совсем пустяк, он на все наплевал, решив, что самое главное - выжить. При появлении наших бойцов с собакой бросил пистолет в снег, поднял руки и послушно следовал до ближайшего поста СНИС, откуда его доставили в Мурманск.

Естественно, я помчался туда. Повидать его сразу не удалось. Он отдыхал, и его покой работники разведотдела старательно оберегали от нашествия разного рода представителей, и в том числе корреспондентов. Только сутки спустя увидел я этого белобрысого парня. Это был здоровяк, что называется, кровь с молоком. Выглядел он бодро, с интересом рассматривая окружающих, охотно отвечал на вопросы, особенно касающиеся его личности и его боевых доблестей.

- Ваш летчик сбил меня искусно, - признался Мюллер.

- Какую цель преследовали вы, сражаясь с нами? - спросил сотрудник разведотдела.

- Я с детства спортсмен. Сбивать самолеты было для меня спортом, охотой. Сначала я гонялся за числом сбитых машин. Потом эта горячка прошла, и я воевал в силу инерции…

- Что же с вами произошло? Почему в вашем голосе такое разочарование? - спрашивают его.

- Я устал, и нет той веры в победу, которая нас окрыляла.

- С каких же пор вы утратили эту веру?

- После Сталинграда, - понурив голову, объясняет он.

Мюллер сидел на стуле в сером форменном френче. Клок ткани, вырванный на груди, привлек внимание сотрудника разведотдела.

- Где ваш рыцарский крест? - спросили его.

- Я затоптал его в снег, он мне больше не нужен. После посадки я хотел застрелиться.

- Что же вам помешало?

- Я подумал: кончится война, наступят другие времена, наши народы помирятся, будут жить в дружбе - и я смогу стать полезным человеком в новой Германии.

Он говорил об этом откровенно, с верой, что так должно быть. И хотя было бы странно, неестественно выражать какие-либо симпатии к воздушному разбойнику, сеявшему смерть на нашей земле, но вместе с тем его дальновидные мысли вызвали интерес и даже уважение. В нем ощущался моральный надлом и поиски нового, более честного пути в жизни…

После того как я увидел Мюллера и побывал на одном из первых его допросов, мне казалось, что главное сделано. Теперь важно быстро все написать и передать в редакцию. Здесь же, в Мурманске, я направился к секретарю обкома партии М. И. Старостину, рассказал о своих делах и попросил разрешения воспользоваться правительственным телефоном. Время перевалило за вторую половину дня, и я мог едва успеть написать конец своей большой корреспонденции в расчете на то, что она попадет в номер.

Мне отвели свободную комнату, и, разложив свои записи, я начал работать. Часа через полтора все было готово, и я, держа в руках несколько страничек, написанных от руки, прочитал все это Максиму Ивановичу. Внимательно выслушав, он сказал:

- Передавайте скорее, завтра это прозвучит с силой разорвавшейся бомбы!

Тут же была вызвана Москва, тут же стенографистка записала продиктованный кусок, тут же подошел к телефону ликующий заместитель начальника военного отдела «Правды» Лазарь Бронтман и, еще не прочитав материалы, похвалил меня за оперативность.

Я вернулся в Полярный в прекрасном настроении, с сознанием выполненного долга и залег спать. Ночью меня поднял телефонный звонок.

- Вас срочно вызывает командующий флотом, - сообщал какой-то незнакомый голос.

Я быстро оделся, спустился с горки вниз и, войдя в штаб флота, встретил адъютанта командующего. Казалось, специально ожидая меня, он нетерпеливым голосом произнес: «Быстрее к комфлотом».

Я вошел в кабинет Арсения Григорьевича Головко. О я сидел, склонившись над столом, и что-то писал. Подняв седую голову и не здороваясь, он сердито сказал:

- Ну и задали вы нам работу. Кто вам разрешил писать о Мюллере? Из Москвы запрашивают, давал ли я разрешение на публикацию материала. Я не давал. Каким способом он попал в Москву?

Упавшим голосом я стал объяснять, как все было. Головко слушал меня не перебивая и после долгого молчания сказал:

- А там знаете какая каша заварилась? Вплоть до Генерального штаба… Ведь Мюллер не рядовой летчик. Знаменитость, его портреты не сходили со страниц «Фелькише беобахтер», по ряду соображений нам не следует торопиться с сообщением о том, что он в плену.

Встав и пройдя по кабинету, Арсений Григорьевич добавил:

- Москва требует от меня объяснений. А что я скажу, если вашего материала в глаза не видел?

- Сообщите, что я во всем виноват, - сказал я.

- Безусловно, виноваты, - сурово произнес Головко. - Но не только вы виноваты, и мы мало занимаемся корреспондентами, плохо контролируем их работу.

Расстались мы уже под утро. Арсений Григорьевич заверил меня, что в данном случае как-нибудь выйдет из положения, но сказал, что пусть для меня эта история послужит уроком.

И действительно, я получил предметный урок, убедившись на своем горьком опыте, что иногда поспешность журналиста может пойти во вред общему делу. Больше таких эпизодов в моей жизни не повторялось.

Остается сказать, что стало с материалами о боевых делах истребителей, переданными в редакцию заранее. Они появились в «Правде» - и о бое Алексея Пелипенко и Виктора Кукитного, и о выдающемся боевом мастерстве Петра Сгибнева. Не было ни слова лишь о самом знаменитом бое, трофеем которого стал Рудольф Мюллер.