Геннадий Гончаренко - Годы испытаний. Книга 2

Казалось, в эти тяжелые дни начала июля 1942 года все было подчинено неудержимому движению вдоль правого берега Дона от Воронежа, через Лиски на Сталинград. Дороги, будто реки в половодье, вышли из берегов. Нескончаемый поток повозок, машин и беженцев хлынул и разлился через обочины по степи.

В такие напряженные и тяжелые для войск моменты, как отступление, нет более сильного дисциплинирующего средства, чем личный пример командира.

Канашов шел в голове колонны. Адъютанту он приказал находиться в штабной машине: у него открылась рана на ноге. В санитарной машине ехала Аленцова. Ей теперь из-за больших потерь медицинского персонала в медсанбате приходилось быть и хирургом, и терапевтом, и рядовой медицинской сестрой. Комиссара Шаронова комдив послал замыкать колонну дивизии.

Комдив зорко всматривался в лица идущих с ним бойцов и командиров, вспоминал, сопоставлял и невольно сравнивал это отступление с отступлением 1941 года. И чем больше он присматривался и сравнивал, тем горестнее убеждался, что это отступление еще трагичнее.

Тогда легче находились оправдательные причины: страна была захвачена врасплох, отступали потому, что у нас было меньше войск и техники, чем у немцев. И в сердце каждого воина жила надежда: там, в глубоком тылу страны, собираются силы; скоро развернутся свежие дивизии, будут и у нас танки и самолеты.

Сейчас положение совсем иное. Все, что мы могли, собрали, накопили за год войны и тяжелых испытаний. И все, что дал армии тыл, и то, что, по глубокому убеждению, должно быть надежной плотиной обороны, преграждающей путь немецким армиям, не смогло противостоять вражеским ударам. И вот, заполонив дороги, отступали и наши танки, и пехота, и госпитали, и склады, и артиллерия, и штабы, а вместе с ними и беженцы и колхозные стада…

Все перемешалось в диком хаосе отступления и непрерывным потоком разлилось вдоль Дона, хлынуло через Дон и от Дона растекалось по дорогам на восток, к Сталинграду.

- Воздух! Воздух! - неслись разноголосые команды.

И вся степь заклокотала и забурлила от движения машин, техники и мечущихся в поисках спасения людей. Немецкие пикирующие бомбардировщики, тяжело, плывшие в небе, как жирные гуси в осенний перелет, чувствовали себя хозяевами положения перед этими беззащитными жертвами, которые именовались на языке врага «целями» и «военными объектами». Неторопливо они заходили на бомбометание, оглашая воздух свистом падающих бомб. Находились смельчаки, которые открывали по самолетам, «ходящим по головам», огонь из винтовок и ручных пулеметов. Но это редко приносило успех.

На привале командиры и политработники беседовали с бойцами. Настроение у большинства подавленное. Канашова тоже окружили бойцы. Они курили, внимательно изучая каждое движение комдива, и старались не упустить ни одного его слова.

- Как же дальше, товарищ полковник? До Волги тикать будем или до Урала? - спрашивал молодой небольшого роста лопоухий боец-бронебойщкк Иван Шашин, Голова у него забинтована. Бинты с бурыми пятнами почернели от пыли. Противотанковое его ружье будто тоже ранено. Ствольная коробка у затвора обмотана бинтом.

Канашова подмывало выругать бойца последними словами. «Раскис, и дух из него вон». Но на него глядели сейчас сотни вопросительных глаз. И он сдержал себя и ответил спокойно:

- А это, дорогой, зависит и от тебя и от меня.

- Я что? Мне где скажут - там и стоять буду. - Шашин затушил остаток цигарки о подошву ботинка и, качая головой, продолжал: - Да вот в чем беда… Приказывать-то кто мне будет? Отделенный убит, взводный тоже, ротного тяжело ранило сегодня утром…

- Ну чего разнылся? Кто ему прикажет… Совесть твоя должка тебе приказывать, сынок, - вмешался Каменков.

- Совесть не для всех командир, - сказал, прищуриваясь, Кленкин.

- Ты, друг, полегче на поворотах, - сверкнул Шашин зло глазами. - Тоже мне идейный нашелся. Сам, без тебя разберусь…

- А чего же к полковнику с вопросиками суешься?

- Душа болит, что дальше будет. Вот и спросил. - Шашин отер тыльной стороной руки лоб в мелких капельках пота. - К Сталинграду ведь отступаем…

- Вот и настало время самому покрепче подумать, чтобы не пустить немца дальше. А у тебя командира нет, ты и лапы кверху, - сказал Кленкин.

- Кверху?… Меня, - потряс ружьем Шашин, - не возьмешь. Но мне ясность нужна, куда и зачем идем.

- Идем оборону занимать за Доном. Не должны пустить немца к Сталинграду, - пояснил ему Каменков.

- Ты кто таков будешь, папаша? Из начальников, что ли?

- Вольно, сам рядовой.

- А откуда тебе все планы известны?

- Зачем мне планы? У меня своя голова на плечах, глаза имеются. Вот гляжу и соображаю, что к чему.

- Ну, спасибо тебе за доброе слово, папаша. А то все молчат, как в рот воды набрали, и бредут… Вот я и обеспокоился. Не может солдат хорошо воевать, когда он слепой…

Пока они переговаривались, Канашов думал, что бы ему предпринять, чтобы вселить веру в то, что бойцы его дивизии и армия наша еще способны противостоять немцам? А правильно говорит Шашин: «Не может солдат хорошо воевать, когда он слепой…» Да, конечно, вся надежда на этих обстрелянных бойцов. Надо их только суметь мобилизовать и повести за собой. Вот тут бы и взяться за это армейским коммунистам и политработникам.

- Лейтенант Красночуб, срочно ко мне комиссара Шаронова…

Но только комдив отослал адъютанта, как от Шаронова прибежал связной.

- Товарищ полковник, вас комиссар дивизии просит к себе.

Канашов недоумевающе поглядел на связного.

- Коммунисты собрались в овраге. У них там партсобрание будет…

«Молодец комиссар, правильно оценил обстановку».

В узком, заросшем кустарником овраге, покрытом артиллерийской маскировочной сетью, сидело человек сорок - сорок пять бойцов, сержантов, командиров и политработников - коммунистов дивизии. На ящике от снаряда лежали листки бумаги и карандаши. Никто не выступал с речами и докладами, никто не вел протоколов, не было и голосования.

Шаронов с красным лицом и воспаленными от пыли глазами проверял у каждого партбилет. Перед тем как начать это необычное собрание, он сказал:

- Товарищи коммунисты! У нас слишком мало времени. Речей говорить не будем. Враг идет за нами по пятам. Положение в дивизии серьезное: много раненых, плохо с питанием, дисциплина среди личного состава падает. Есть случаи дезертирства. Если и дальше пойдут так дела, мы перестанем существовать как боевое соединение, и враг уничтожит нас. Вся надежда на вас, товарищи коммунисты, на вашу твердость, на личную силу примера. Предлагаю всем, у кого есть конкретные предложения, коротко написать их на листке и сдать мне. У кого еще их нет, также берите бумагу, думайте, пишите на привалах и передавайте мне. Из мнения каждого коммуниста сложится решение, что нам делать в сложившейся обстановке.