Богдан Сушинский - Альпийская крепость

— До вчерашнего дня рядом с фюрером из высших чинов рейха оставались только Борман и Геббельс, остальные покинули и бункер, и столицу, устремившись на север, в вотчину гросс-адмирала Деница. Распространяются слухи о том, что фюрер покончил жизнь самоубийством и что всю полноту власти он передал Де-ницу, а командование сухопутными войсками — фельдмаршалу Шернеру. Что же касается Гиммлера, то фюрер лишил его всех постов и наград и изгнал из партии.

— Безумие какое-то: разжаловать и изгнать их партии рейхсфюрера СС! — решительно покачал головой Скорцени, и тут же предупредил всех присутствующих, что информация о разжаловании и изгнании Гиммлера не должна выходить за стены замка.

— И наконец, — никак не отреагировал на его возмущение Никола, — все источники: и пресса, и агентура — сообщают, что англо-американские войска почти беспрепятственно продвигаются в глубь Германии, не встречая никакого серьезного сопротивления.

— Однако Берлин пока еще русскими не взят, — появилась в бальном зале, куда в ходе обсуждения событий переместились все офицеры и граф фон Ленц, графиня Альберта. — Войска Шернера тоже оказывают сопротивление. Север страны все еще находится под контролем германских войск и там создается правительство гросс-адмирала Деница.

— Откуда эти сведения? — спросил Штубер, вспомнив, что ему еще только предстоит лететь на север. Хотя он уже задавался вопросом: «А есть ли в этом смысл?».

— Только что слушала радиостанцию Мюнхена. Кстати, о гибели фюрера в ее сообщении ничего сказано не было. Так что паниковать рано, — попыталась она вдохнуть дух воинственности в присутствующих мужчин. — Нужно думать о том, как налаживать сопротивление врагу.

— Предлагаете создать партизанскую бригаду по советскому образцу? — иронично поинтересовался Хунке.

— А почему вы не допускаете мысли, что именно так и следует поступить? — огрызнулась Альберта, которая вела себя все более агрессивно.

— Партизанские отряды создавать уже поздно, да и бессмысленно, — парировал барон фон Штубер. — Но по собственному опыту знаю, что у русских партизан было чему поучиться. После войны их опыт следует тщательно проанализировать, чтобы затем изучать в военных академиях.

— Так почему же вы не переняли его настолько, чтобы возглавить подобный отряд в Альпах? — язвительно поинтересовалась майор вермахта. — Или весь свой «партизанский опыт» вы накапливали исключительно ради профессорской мантии?

— Если бы мне дали хотя бы полсотни русских, я бы, не задумываясь, такой отряд создал, — с той же язвительностью ухмыльнулся Штубер. — «Первый германский отряд имении Берии» — такое название вас, графиня, устроило бы? Но только если бы его удалось сформировать из русских, ибо превращать в партизан наших германцев — занятие совершенно бессмысленное. Поэтому извините, графиня. Мне понятны ваши патриотические чувства, но уже темнеет и нам пора покидать замок

Прежде чем отправиться на аэродром «Люфтальпен-1», Скорпени позвонил его начальнику Зонбаху и поинтересовался, на месте ли двойник рейхсфюрера СС. Тот ответил, что держит его, по существу, под арестом, за что и был удостоен похвалы. А еще он уведомил о сообщении агентства «Рейтер», перехваченном его радистами. В нем утверждается, что радиостанции союзников только что осуществили перехват радиограммы Бормана, которую тот адресовал гросс-адмиралу Денницу. В ней говорилось: «На место рейхсмаршала Геринга фюрер назначил вас, господин гросс-адмирал, своим преемником. Письменные полномочия уже посланы. Борман».

— Повторите еще раз весь текст, — потребовал Скорцени. — Радиограмма заканчивается словами: «Письменные полномочия уже посланы»? [107] Радиограмма такого содержания действительно была направлена Борманом гросс-адмиралу Деницу. И хотя ушла она в эфир 30 апреля 1945 года в 18 часов 35 минут, то есть уже через три часа после самоубийства фюрера, зафиксированного в 15 часов 30 минут, ни слова о его смерти Борман не сообщил. Он и Геббельс явно пытались выиграть время.

— Именно так, — подтвердил Зонбах.

— То есть там ни слова не говорится о смерти фюрера?

— Разве кто-то решится говорить об этом? — испуганно переспросил обер-лейтенант. — Впрочем, рейхсляйтер Борман, наверное, решился бы…

— Что вы гадаете, как пьяная цыганка: «может — не может»?! Впредь отвечать только на мои вопросы: четко и однозначно, — жестко предупредил его на будущее Скорцени, хотя и понимал, что дальнейшие уточнения бессмысленны. Однако, упрекнув начальника секретного аэродрома в гадании, Скорцени сам готов был впасть в еще более упорные сомнения: так все-таки, жив пока еще фюрер, или его уже нет?!

Что же касается Гиммлера, то обер-диверсант рейха вполне допускал, что, узнав о его попытках войти в деловой контакт с американцами, фюрер мог вспылить и наделать глупостей — вплоть до разжалования и изгнания шефа СД и гестапо из партии. В то же время он верил агентурным данным Ангела Боша и понимал, что никакое изгнание и разжалование Гиммлера от виселицы его уже не спасет. Поэтому решил, что операцию «Двойник» следует доводить до конца.

Обняв на прощание Штубера, он подошел к стоявшему чуть в сторонке, почти у самого фюзеляжа самолета, двойника рейхсфюрера СС. О том, что Гиммлер уволен со своего поста и разжалован в чине Скорцени ему, естественно, не сказал.

— Вы по-прежнему готовы к выполнению своей миссии, Штайн?

— Так точно, господин оберштурмбаннфюрер.

— В таком случае, летите и выполните ее, как подобает германскому воину и офицеру войск СС.

Провожал он взглядом уходивший в вечернюю высь самолет двойника уже тогда, когда стоял у трапа «юнкерса», который должен был перебросить его в Радштадт, где находилась штаб-квартира командующего войсками «Альпийской крепости» Эрнста Кальтенбруннера.

Появившись на следующее утро в штабе «австрийского фюрера», — как теперь называли между собой Кальтенбруннера подвластные ему офицеры, — Скорцени прежде всего обратил внимание на лежащую в приемной, на столе адъютанта, газету, в которой жирным красным карандашом, как это обычно любил делать Эрнст, были обведены слова статс-секретаря министерства пропаганды Наумана: «Фюрер 24 февраля сказал, что в этом году мы добьемся исторического поворота. Для нас это реальность. Откуда она исходит, мы не знаем. Это знает фюрер».

Обнаружив, что газета уже устарела и что Науман произнес эти слова в своей речи еще 31 марта, Скорцени попытался скомкать ее в кулаке, однако, уловив на себе упреждающий взгляд адъютанта, со словами: «Скопище идиотов!», отшвырнул на конец стола.

— Только что газету очень внимательно просмотрел сам обер-группенфюрер, — вполголоса, причем с явным упреком, произнес адъютант. — И даже подчеркнул наиболее важное для себя.