Тимофей Гнедаш - Воля к жизни

Оставшиеся зубы не попадают один на другой, прикуса нет. Устанавливаю челюсти так, чтобы был прикус, скрепляю зубы проволочкой, жду, пока ткани срастутся окончательно и окрепнут в новом положении. Снимаю проволочки с зубов и — новая беда: начинается рубцевание тканей, рот плохо открывается. Вставляю деревянный клин в зубы Машлякевичу, и с этим клином он живет месяц. Дважды неудачно пытаюсь закрыть слюнной свищ, наконец, аз третий раз это удается, рана теперь окончательно закрыта.

И вот любопытные, толпящиеся около телеги, видят в руке Машлякевича кусок хлеба, он жует хлеб и смеется.

Он будет жить!

Федоров вызывает меня очень озабоченный.

— Тимофей Константинович, пройдите во взвод разведчиков. Там какое-то массовое заболевание.

Я, Кривцов и Свентицкий идем в лагерь разведчиков. Оставляем с Машлякевичем новую сестру Лиду. Берем с собой Аню. Идти недалеко — километра полтора от штаба.

В палатке разведчиков тесно. На земле, едва прикрытой тонким слоем веток, лежат вповалку человек двадцать. Некоторые совсем не замечают нашего появления. Иные поворачивают голову на свет и встречают нас мутным, безучастным взглядом.

Дело плохо! Такое безучастие, нелюбопытство, притупленность реакций бывают только в тяжелом состоянии, когда для больного «свет становится не мил».

Присаживаюсь на корточки, спрашиваю:

— Что болит?

— Все болит. Голова, руки, ноги. Ходить не могу.

Температура 38,8. Выслушиваю сердце, легкие, прощупываю живот, грудь.

— Больно?

— Болыть! Ой, тут сыльно болыть! И спать не можу! Третю нич не сплю…

Переползаю к следующему больному. Тесно в палатке так, что негде ступить. Беру горячую руку, считаю удары пульса. 120 в минуту.

— Что болит?

— Голова и глаза. И здесь режет, и тут. Везде болит. Как будто разлилась боль…

Температура 38,9. Припухлости около глаз.

— Спать хочется?

— Ни…

Переползаю к следующему. Все, кто находится в этой палатке — двадцать три человека, — больны в большей или меньшей степени! Некоторые бредят. Весь взвод вышел из строя…

— Странно, — говорит Свентицкий, — несколько дней назад я осматривал их, все были здоровы. Вы заметили, в особенности жалуются на боли в области живота. И… если бы инфекционное заболевание, заболели бы не все сразу. По-моему, это отравление.

Я пожимаю плечами и не знаю, что ответить. Да, похоже на отравление! Но почему боли в суставах рук и ног? Опухоли? Бессонница? Эти симптомы как будто не вяжутся с отравлением.

Кривцов взволнованно смотрит на меня. Ждет моего ответа. Но что можно сказать после первого общего осмотра?

— Что вы ели сегодня, вчера, третьего дня? — спрашиваем больных.

— То же, что и всегда: суп пшенный, по кусочку вареного мяса, хлеб. Особенного ничего не ели.

Оставляю Кривцова и Аню дежурить около больных, тороплюсь в штаб; Свентицкий, идя со мной, сокрушается: «Тяжелое несчастье! Весь взвод целиком. Странно, очень странно!»

Но странным кажется мне и суетливое возбуждение Свентицкого, его многословные размышления вслух, его подчеркнутые сожаления. Чувствую себя беспомощным, как никогда. Здесь, в дремучем лесу, не сделаешь анализов, не вызовешь консультанта.

Ищу Федорова и Дружинина. Как назло, их нет. Долго нет. Лишь к обеду возвращаются. Они знают все.

— Мы только сейчас оттуда. Температура не падает, наоборот, повышается. Вы тоже подозреваете отравление? Что думаете предпринять?

— Прежде всего создать для больных лучшие условия. Вывести их из этой палатки…

— У нас есть в резерве большая палатка, я оставил ее для штаба, возьмите ее… — говорит Федоров.

Хочется перевести больных в новое, удобное помещение как можно скорее. Неподалеку от операционной снимаем слой чернозема до песка, делаем из бревен койки, изголовья и нечто вроде полок для каждого больного, настилаем «матрацы» из веток и листьев. Только полная темнота заставляет нас прервать работу.

Спешу к больным, идя ощупью в темноте, опасаясь заблудиться в лесу. Слышу, кто-то громко бредит вдали:

— Мамо, зачинить двери! Мы пидемо недалеко! Не тронь меня…

Иду на голос. Вот и палатка разведчиков. Свет карманного фонарика вспыхивает и освещает термометр, потное, красное лицо больного с воспаленными открытыми глазами. Кривцов и Аня сидят на корточках около больного. Дружинин склонился над ними.

— Сорок и три десятых! Бредит… — взволнованно говорит Кривцов.

— Идите отдохните, Михаил Васильевич!..

Он смотрит на меня с удивлением, будто не понимает меня.

— Нет, нет! — решительно возражает он. — Вот Аня пусть поспит.

— Я не устала! — говорит Аня, хотя я вижу, что она едва держится на ногах.

Снова осматриваю больных. На рассвете Дружинин и я возвращаемся в лагерь. Сухие ветки трещат под нашими ногами. На востоке разгорается заря. Дружинин говорит негромко:

— Вполне возможно, что здесь рука врага. Они все чаще теперь засылают к нам шпионов, диверсантов. На днях мы разоблачили крупного шпиона. Кончил в Киеве специальные курсы гестапо, был подброшен к нам с заданием собрать сведения об отрядах, убить Федорова. Полковник гестапо, командующий карательными отрядами в Ковеле, недавно сказал своим приближенным: «У федоровцев тактика известная нам — едва мы приходим, они уходят. Нет смысла гоняться за ними большими силами. Нужно искать иные формы борьбы».

Теперь они не решаются, как это было год назад, в елинских лесах, снять с фронта и бросить на нас несколько тысяч солдат с артиллерией и авиацией. Понимают, что застать врасплох и уничтожить нас они не смогут. Ищут более дешевые способы борьбы. Для них огромный выигрыш — вывести из строя полностью взвод разведчиков. Если был подсыпан в пищу яд, то кто и когда мог сделать это? Мы ведем наблюдения разными путями. Почему Свентицкий не пришел с вами? Вы его звали с собой?

— Нет, не звал. Он сам почему-то не хочет показываться у разведчиков. Просил передать ему на ближайшие дни других больных, амбулаторный прием.

— Ну, что же. Сделайте так, как он просит. Держите себя с ним ровно. Посмотрим, что будет дальше.

Назавтра переводим всех разведчиков в госпитальную палатку. Георгий Иванович привозит из деревни домотканые крестьянские половики. Стираем их и застилаем кровати больных.

Отеки и припухлости на лицах и ногах разведчиков становятся заметнее. Усиливаются боли в мышцах. Многие совсем уже не могут ходить, стонут, бредят, с высокой температурой. Я и Кривцов начинаем тревожиться за жизнь командиров отделений Барановского и Данильченко. Даем больным экстракт хвои, спирт, сахарную боду, аспирин. Кладем бутылки с горячей водой к ногам.

Нет, это не отравление! Или отравление таким ядом, какой не известен науке. Опухоли на лицах, острые боли в суставах. Нет, это не отравление! Еще в Сибири, предвидя, что придется часто сталкиваться с желудочными заболеваниями среди партизан, я захватил с собой книгу о пищевых отравлениях. Ни эта книга, ни вся литература, какую я в силах вспомнить, ни весь прежний опыт мой не дают мне указаний, что за болезнь передо мной.