Тимофей Гнедаш - Воля к жизни

Приставив винтовку к стене, Нюра моет пол, скамьи, протирает окна, и запах свежести наполняет комнату. Кривцов перестает стонать. Он делает над собой усилие, бодрится в присутствии Нюры.

В полдень начинаем амбулаторный прием. Надеваем халаты, Нюра на плите у хозяйки кипятит инструменты. В просторной светелке принимаем больных. Золотушные дети, женщины с запущенными женскими заболеваниями, тяжело дышащие старики с эмфиземой легких. В коридорчике, у раскрытой двери, теснятся многочисленные зрители. Пожилой крестьянин спрашивает меня:

— Пан доктор, це правда, що вы з селян?

— Правда.

— А як же вы сумели стать доктором?

— Це було давно, я ще був малым. Болел дуже часто, родители ко мне звали бабку-знахарку. От всех болезней она лечила свяченой водой и наговором. А воду у нас святили два раза в году. Хранили ее в пузырьке. Мутная, закислая вода с мусором. И вот приходит бабка с пузырьком. Я лежу в жару. «Его сглазили, — говорит бабка, — хтось злым глазом посмотрел на него, вот и заболел. У него пристрит». И начинает читать заговор надо мной. «Пристрит, пристрит, я тебя выкликаю, я ж тебя выгоняю, и у Тимофея не бывать, желтой кости ему не ломать, червоной крови ему не перегонять, и все то пожирать и на море выкидать». Читает, а сама сбрызгивает меня водой из пузырька. А когда уж совсем ног не тянешь и одним глазом глядишь на тот свет, за громадные деньги звали доктора. Доктор ни с кем из нас не разговаривает, напишет непонятные иностранные слова на бумажке и уезжает. Вот тогда и появилась у меня мечта самому понять, отчего происходят болезни.

И больные, и здоровые смеются, слушая мой рассказ.

— У нас тоже лечат заговором. А доктора к нам в село никогда не приезжают.

— Ну и дальше как? Як же вы стали доктором?

— Не скоро стал доктором. Не було грошей учиться на врача. Работал учителем, пока началась революция.

Тогда открылась возможность учиться на врача. Поехал в Киев, поступил в медицинский институт.

— И приняли?

Сразу. Спросили только, кто отец? Я ответил: незаможный селянин. Тоди мени говорять: «Можете поступать. В первую очередь».

Общий дружный хохот. Сразу не могу понять, в чем дело.

Один из стариков говорит: «Какой шутник пан доктор!»

Люди улыбаются, они ждут еще какой-нибудь забавной шутки.

— Но я сказал правду! — говорю я как можно серьезнее и внушительнее. — Я сказал, отец незаможный селянин. И мне ответили, как ответили бы всюду в Советском Союзе: можете поступать в первую очередь.

Люди снова хохочут. Я начинаю сердиться.

— Мы понимаем — вы дали взятку? — говорит старик.

Ну как им это объяснить?..

К вечеру приезжает Дружинин.

— Тимофей Константинович, я сейчас из Угриничей. Привез с собой тяжелобольную, посмотрите, можно ли ей помочь…

Распахиваются обе створки двери. Женщина, держась за шею своего мужа, повиснув на нем, желтая, как мертвец, еле передвигая ноги, появляется в дверях. На ней меховой кожух и валенки, и, хотя на улице и в доме жарко, больная дрожит от озноба.

Мы сажаем ее на лавку, но видно, что и сидеть она не может.

— Где болит?

— От тут, — стонет она, показывая на низ спины. — Не ем, не пью. Ходить не можу.

Выслушиваю, осматриваю ее. Околопочечный абсцесс. Нужно делать операцию.

Учу новую операционную сестру, что подготовить к операции. Надеваем влажные стерильные халаты. Оперировать решаю не на столе, а на лавке. Больная так иссохла, что вполне умещается на узкой лавке. Делаю местную анестезию новокаином. Вскрываю абсцесс. Огромное нагноение. Нюра бледнеет, отворачивается от раны, подставляет ведро. Владимир Николаевич из далекого угла комнаты смотрит на больную с удивлением, с содроганием.

Вдруг за рекой начинается жаркая перестрелка. Винтовочная, пулеметная стрельба. Владимир Николаевич выходит, вскоре возвращается, говорит нам:

— Будьте на своих местах, делайте свое дело.

Пальба усиливается, приближается. Нюра идет за ведром, тряпкой, моет пол. Стрельба все ближе.

Кривцов спрашивает, стараясь говорить погромче:

— Это Дружинин приходил, Тимофей Константинович?

— Дружинин.

— Что он говорил?

— Говорил — ничего серьезного.

— А больше ничего не говорил?

— Нет, ничего…

Стреляют совсем уже близко, на самом берегу Стохода. Нюра берет свою винтовку.

— Куда вы?

— На заставу.

— Кто вас послал?

— Там идет бой.

— Я вас опрашиваю, кто вас послал?

— Я не работник санчасти. Я боец.

— Поставьте винтовку на место. Слышали распоряжение комиссара? Вы дежурите около раненого и не имеете права уходить с поста.

На берегу Стохода возникает пожар. Пламя отчетливо видно из наших окон. Горит большущая клуня. Коровы мычат на улицах. Слышно блеяние овец. Крестьяне покидают село, угоняют скот. Кривцов все слышит, все понимает. Его положение особенно тяжелое. Бледный, он прислушивается к каждому звуку за окнами и утешает нас:

— Я думаю, все это скоро кончится. Крестьяне уходят, я думаю, по своей инициативе. Если командование не объявило эвакуацию, значит, все пока в порядке.

А что, если комиссар соединения и начальник заставы убиты? Но вот стрельба тише, дальше. Входит Владимир Николаевич:

— Опасность миновала!

И в эту ночь, как во все предыдущие, не можем уснуть.

Около полуночи в дом снова входит Дружинин.

— Как Кривиов? Что же вы до сих пор не спите, товарищи?

Мы все сидим в одной комнате. Кривцов дремлет за перегородкой. Изредка мы обмениваемся тихими словами. Девушки пробуют что-то шить, бросают шитье, снова берутся за него, зевают от утомления, но спать не идут. Нюра в руках держит «Мцыри» Лермонтова, прочитает несколько строк, отложит книжку и долго, не мигая, смотрит на огонь. Сверчок где-то у самого потолка, словно разделяя наше настроение, то заводит свою песню, то настороженно прерывает ее, то снова неуверенно за- сверчит два — три раза, словно спрашивает: «Ну, как, можно теперь?»

— Что же вы не спите, девушки? — спрашивает Дружинин и садится на лавку. Садится с удовольствием, как человек, который много времени провел на ногах. Добрая усмешка комиссара будто говорит: «Знаю, знаю, что у вас на душе!»

— Не спится что-то, Владимир Николаевич, — отвечает Нюра. — Никак места себе не найду! Давно уже я не ночевала в доме и отвыкла как-то. Тут давят стены и потолок, больницей пахнет. В отряде веселее.

— Значит, не нравится тут?

— Не то что не нравится, а немного страшно, — отвечает Нюра, искоса посматривая на меня. — И какой я медицинский работник? Мне кажется, что в отряде я была более полезна.

— А как вы представляете себе в наших условиях медицинского работника? — спрашивает Дружинин.