Тимофей Гнедаш - Воля к жизни

Раненые пытаются шутить, но лица у них озабоченные и печальные. Тяжело в момент опасности лежать неподвижно и чувствовать себя обузой для товарищей. Все, кто только могут, идут за телегами пешком. С грустью покидаем наши землянки. Они кажутся нам такими удобными, желанными!..

Нескончаемо длинный обоз двинулся в путь. Впереди, как всегда, подводы штаба, комендантский взвод, затем санчасть. Бойцы охраны идут справа, слева от колонны, крайние на расстоянии нескольких сот метров от колонны.

Сестры Аня, Лида, Валя шагают за подводами. Каждой сестре поручена группа раненых, и девушки в пути перебегают от одного воза к другому. Если даже раненому ничего не надо, важно показаться ему на глаза, переброситься с ним двумя — тремя словами, чтобы он не чувствовал себя покинутым.

Нюру тошнит от движения. Коля Пушкин, двадцатилетний партизан из отряда Логвинова, громко стонет. Больше четырех месяцев Коля лечится в отряде. Рваная рана на левой ноге не заживала, и Логвинов попросил у Федорова разрешения передать Пушкина в наш госпиталь. Мы пересадили кожу с бедра на рану около голени, рана начала быстро заживать, а теперь в телеге от тряски открывается снова. Надо дать Коле болеутоляющее, сделать инъекцию морфия.

Рванов подъезжает ко мне верхом:

— Алексей Федорович спрашивает, как чувствуют себя раненые. Не пора ли сделать привал?

— Да, да, пора!

Впереди кричат:

— Стой, стой, упал.

Подводы останавливаются. Федя Хитеев от толчка телеги свалился с высокого воза. Бросаемся к нему. Гипсовая повязка на его плече осталась целой. Рана не повреждена!

— Леонид Станиславович! — зову я Свентицкого, не в силах скрыть своего торжества. — Вот смотрите, что значит гипсовая повязка!

Дождь сыплет на плечи, на руки, на лица. Рукавицы и шинель промокли насквозь. Нет, уж лучше сибирские морозы, чем такая пакостная, гнилая погода! В такую погоду улицу перебежать и то неприятно. А трястись на возу, не владея руками, ногами, с ужасными болями, и не знать, когда и где кончится этот путь и согреешься ли хоть завтра или нет, немыслимо.

У меня есть запасы самогонки и масла с медом. Обхожу раненых, подкрепляю слабых. Кончился привал, кончилась наша беготня у возов, перевязки, осмотры. Опять, покачиваясь, двинулись телеги.

Лежа на возу, Шпарага напевает:

Смеркается. Выезжаем на обширную поляну. Ветра здесь больше. Проклятый дождь не перестает лить.

— Доктора! Где доктор?

— В чем дело?

Подъезжает фурманка.

— Доктор! — хрипло говорит с воза боец с винтовкой. — Я був зараз у командира, он послав мене до вас, щоб ви мене скоренько посмотрели.

— Откуда вы?

— З девятого батальону, Петро Охрименко. Из утра шукаю вас.

— Що з вами?

— Не можу дыхать.

Осматриваю его гортань, шею. Флегмона шеи. Надо оперировать, иначе больной задохнется. Докладываю Федорову.

— Сколько потребуется времени для операции?

— Минут сорок.

— Делайте!

Между двумя высокими соснами отгораживаем куском парашюта небольшое пространство. Раскладываем под шелковой крышей операционный стол. Дождь барабанит по парашюту. Обрабатываем руки раствором лизола, самогоном, йодом, кипятим инструменты.

Больной засыпает под общим наркозом. Приступаю к операции. Но я, кажется, поторопился! Больной шевелится. дергается, кричит на весь лес:

— Не режьте меня — я русский человек!

— Что такое, что случилось? — в тревоге спрашивают раненые.

Связные скачут от штаба выяснять в чем дело. Охрименко затихает под наркозом. Делаю операцию, теперь уже без всяких помех.

Проснувшись после операции, Охрименко садится на столе и спрашивает меня:

— Усе?

— Усе.

— Ну, я поихав.

— Куда?

— К себе в отряд…

— А далеко он?

— Ни, недалеко. Километров пятнадцать.

Федоров подъезжает к нам, смеется:

— Как дела?

— Уже здоров. Разрешите ехать в отряд, товарищ генерал?

— А как врачи — разрешают?..

— Да, пожалуй, можно…

Фурманка с больным отъезжает.

— Крепкий народ у нас, правда, доктор?

— А слыхали, как он крикнул: «Не режьте меня — я русский человек!»?

Федоров смеется. Раненые улыбаются, лежа на возах.

К концу дня приходим к реке Стырь. Устали сильно. Всю дорогу приходилось перебегать от одной подводы к другой. Если бы сейчас можно было лечь, и мы, врачи, и сестры, упали бы где попало и мгновенно уснули бы. Скоро остановка на ночлег. Эта надежда поддерживает нас.

Леса остались позади. Выходим в открытое поле. Унылые, пустынные пространства на низком берегу Стыри. Мелкий кустарник шевелится под ветром. Грязь налипает на колеса фурманок. Дождь перестал. Как будто и облакам не хочется ходить над этими неприятными пустырями, над заброшенной, никогда не паханной, заболоченной землей.

Впереди река. За ней высокий лесистый берег. Там будет отдых. «Ходь, ходь!» — понукают ездовые ослабевших лошадей. Еще, еще немного и будет отдых!

Вдруг — противный, ноющий звук и недалекий взрыв. Видно, как взлетает фонтаном грязь. Еще визг и взрыв, еще где-то там, впереди, где штаб и комендантский взвод.

— Это мины! — в тревоге говорят раненые. Обоз останавливается. Он огромен. Конец его километра за полтора от нас, около леса.

Пулеметы стреляют за рекой. Но они далеко, пули не долетают до нас. Очевидно, наше боевое охранение переправилось через реку и наткнулось на засаду. Значит, кто-то из предателей проследил наше движение и сообщил о нем врагу. Передние подводы заворачивают обратно. Отступаем в лес в том же порядке, в каком шли сюда. Паники нет, никто не вырывается вперед.

Внезапно команда: «Воздух!», и гул самолета над нами. Бойцы охраны рассредоточиваются среди голых кустарников, где и полевой мыши скрыться негде. А раненые? Они неподвижны на возах. Сестры знают приказ командования: в случае обстрела с самолетов — раненых не покидать. Самолет с черными крестами на крыльях проносится над нами. Девушки невольно втягивают головы в плечи, но от возов не отходят. Самолет кружится над нами. Наши пулеметы бьют в воздух.

— Разведчик! — облегченно вздыхает кто-то неподалеку от меня. Самолет томительно долго кружится над нами, улетает.

Громко стонут два бойца, только что раненные осколками мин. Сзади, на берегу Стыри, бой продолжается. Один из отрядов брошен туда прикрывать наш отход.

Оголенный осенними ветрами мокрый лес впереди кажется надежным укрытием. Сейчас, сейчас уже недалеко! Передние подводы мелькают за толстыми отводами дубов, скрываются в мелком ельнике.

Вдруг винтовочные выстрелы впереди. Лошади сами останавливаются. Шевченко, бледный, дает команду: