Николай Струтинский - Дорогой бессмертия

Внезапное исчезновение Марии Василенко насторожило друзей. Никто не сомневался в том, что комсомолка не предаст товарищей. Виктор Измайлов не мог примириться с мыслью ареста Марии. Как же он отпустил ее в тот вечер, поверил доводам — «одной лучше, меньше подозрений».

Никто не шел на квартиру к Василенко, ибо понимали, что за ней следили. Надо было выждать.

Ночная облава не принесла успеха полицейским и гестаповцам. Похищенные бланки обнаружить не удалось. Зато утром на одной из прилегавших к вокзалу улиц появилась листовка. Печатными буквами в ней сообщалось о положении на фронтах. Бешенству полицейских не было предела. Они арестовали первых попавшихся несколько человек, подвергли их жестокому допросу.

Вечером по городу пронесся слух: на окраине подорвалась на мине машина с двумя гестаповцами, убит полицейский агент.

Приговор, вынесенный подпольщиками, с огромным риском выполнил Виктор Измайлов. Он мстил за Марию…

— Приведите Василенко!

В комнату вошла побледневшая Мария. Глаза запали, больше в них не светился огонек. Пухлые губы сжаты. Всем своим видом она давала понять — они никогда тут не разомкнутся.

Гестаповцы не проявляли к жертвам снисходительности, но все же иногда умышленно допускали ее при допросе.

— Слушай, Василенко, — начал гестаповец, — мне, откровенно говоря, надоело с тобой возиться. Я, конечно, могу от тебя легко избавиться, но видишь, не спешу. Давай по-хорошему договоримся. Иначе настанет момент, когда ты и захочешь говорить, да нечем будет. Упрямый язычок положим на тарелочку…

Только теперь Мария заметила, что у гестаповца жирные щеки и губы, глаза с неприятным отсветом маслянистости и говорит он вкрадчиво. Он ей угрожает, вероятно, не от силы, а от злости и своей духовной слабости.

От этого открытия Мария еще плотнее стиснула зубы. Ее готовность к самопожертвованию убедила опытного гестаповца в том, что «из нее ничего не выжмешь». Тогда родился новый план…

— Молчишь? — медленным движением гестаповец вынул из кобуры пистолет. Раздался выстрел. Мария не шелохнулась.

— Работает безотказно, — поднял пистолет к лицу девушки. — Ну, так что? Надумала? Нет? Становись в угол!

Ноги налились свинцом, плохо повиновались. Мария с большим усилием передвинулась, стала в указанное место. — Повернись лицом к стенке! — крикнул грубым, жестяным голосом гестаповец. — Даю две минуты. Если не скажешь…

Мария машинально начала отсчитывать время. Раз… два… три… Значит, все? На этом конец? А как же Виктор? Где он сейчас? Подозревает ли, сколько секунд ей осталось жить? Тридцать девять… сорок… Закричать?

Плюнуть в тупое лицо истязателя?.. Подлые, придет возмездие! Семьдесят пять… семьдесят шесть… Узнают ли когда-нибудь друзья, как мужественно она приняла смерть, осталась настоящей комсомолкой? Сто… сто один…

Ее начала раздражать напряженная тишина. Вот сейчас… Она даже не услышит выстрела… Прощайте, любимые!.. Сто двадцать пять… сто двадцать шесть… Тихо… Стало страшно от звенящей тишины.

— Прошло две с половиной минуты, а ты молчишь. Значит, ничего не знаешь? — гестаповец пристально посмотрел ей в глаза и нажал кнопку. Вошел дежурный.

— Возьмите расписку о невыезде Василенко и отпустите се.

Мария стояла, как во сне. Что сказал гестаповец? Домой? А может быть, она ослышалась? Или это какой-то трюк? Но Марию действительно выпроводили из серого здания.

Лишь за порогом она поверила, что на свободе. На улице ей все казалось ослепительным: и воздух, и белые здания, и даже тротуар, покрытый солнечной россыпью. Болели глаза от обилия яркого света, все тело ныло, а в душе была пустота. Мария медленно передвигала ноги. Да, теперь она знает, что такое гестапо. Именно там, в его застенках, она научилась еще больше ненавидеть фашистов.

На углу широкой улицы Мария остановилась. Она никак не могла принять решение, куда пойти: к Измайловым или домой? Идти к Измайловым в таком состоянии? А может, за ней следят и хотят узнать то, о чем она умолчала на допросе? Нет, пойду домой, отдохну, переоденусь и, если вернутся силы, отправлюсь к Виктору. А как он ей сейчас нужен!..

Двое суток Мария пролежала в постели. Она спала беспробудным сном, редко принимала пищу. На третий день к ней вернулась бодрость. Оставила тупая боль в плече, отошла опухоль на ногах, перестало ныть в коленях. Все эти дни она была сама с собой, в доме никто не появлялся. Лишь изредка заходила соседка и приносила кое-какие харчи.

— Ешьте. Ух, как вы сплошали! Жиров бы сейчас вам впору. Да где возьмешь?

— Спасибо, обойдусь.

— Может, к доктору сходите. Он бы порошков каких прописал.

— Пойду, обязательно пойду.

Идея понравилась девушке. Выход из дому будет оправдан.

Не нарушая совета товарищей, Виктор не заходил в дом к Василенко, а несколько раз лишь прошелся мимо. Однажды ему бросился в глаза неприятный человек. Он прохаживался с беззаботным видом по улице. В другой раз он выглядывал из подъезда противоположного дома. Виктор не знал о возвращении Марии. А когда ему стало известно, он тот час же поделился этим с Пашей Савельевой. Она предупредила его: «За Василенко установлена слежка».

Требовалась исключительная осторожность. И вот, наконец, перед взором Виктора предстала худая, опрятно одетая Мария. Живая, как огонь, молодая. Подбежать и расцеловать здесь же, на улице? Крикнуть, что он счастлив? Нельзя! Именно сейчас ее следует уберечь от неприятностей. Он догадался, что девушка направилась к ним. Возможно, за ней плетется «глаз» гестапо. Надо об этом предупредить, незаметно для окружающих. Виктор свернул в другую сторону, быстро пробежал ближайшими улицами к дому и вернулся навстречу Марии. Ее тонкая фигурка показалась на углу. Сейчас она побежит. Мария! Виктору пришлось пустить в ход все искусство мимики, дабы она поняла, как именно в эту минуту надо себя вести. Блеснули жарким огоньком глаза, открылись губы для заветного слова «Виктор», и тут Василенко все заметила, все поняла. Они поравнялись. Ее ухо уловило: «В шесть, у моста Бема, домой нельзя». И все. Они разминулись, как случайные прохожие.

Следивший за Марией агент даже не заподозрил о назначенном ими свидании.

Стоял погожий августовский день. Казалось, если бы не война, мир бесконечно блаженствовал бы в этом животворном солнечном океане. Но фашистская свастика, черной тенью опустившаяся на родную землю, принесла ужас террора, голод, слезы и отчаяние…

Мария шла по безмолвным улицам. Где неугомонная детвора, юноши и девушки, когда-то заполнявшие скверы и улицы задорным смехом? Матери держат их дома, боятся, чтобы сын или дочь не стали объектом развлечения «ассов».