Николай Струтинский - Дорогой бессмертия

— Вижу, тебе живется неплохо на нашей земле! Верно? Нравится здесь? — он громко кашлянул и пристально посмотрел на беззащитную женщину, к юбке которой прильнули притихшие дети.

— Ты учительница?

— Да.

— Детей богу молиться учишь?

— Нет.

Зина догадалась, с кем имеет дело.

Чубатый кивнул молодому, веснушчатому. Тот без слов понял атамана. Мигом подался из дома, а через несколько минут возвратился с литром самогона.

— Погреемся немного, а то что-то очень скучная компания. Ха-ха-ха… А ты, — бросил он в сторону Зины, — слышишь?.. Накрой стол, гостей принимай. Да, смотри, борони боже, если плохое задумала!

Повинуясь приказанию, Зина хлопотала возле стола.

— Ты откуда родом? — спросил ее чубатый.

— С Полтавщины.

— А чего тебя сюда занесло?

— Разве мне, украинке, сюда запрещено приезжать?

— Эге, милочка, так ты же советка… Разве ты поймешь наши души?!

— Таких, как вы, к сожалению, я плохо понимаю… И скажу, если позволите. Как же вас понимать, коли Родиной не дорожите. Не без вашей помощи Гитлер Украину захватил. А теперь украинский народ вместе терзаете… — Зина прямо посмотрела в заискрившиеся недобрым огоньком глаза предводителя. Но это не испугало ее. Забыв о нависшей опасности, она пылко доказывала, что все украинцы вместе, именно все вместе, должны изгонять врага с родной земли.

Чубатый сидел, облокотившись о стол. К его выражению лица привыкли приспешники, они подскочили к Зине, но заметили знак «не тронь». А Зина продолжала:

— Не сердитесь, правду говорю. А теперь чего добиваетесь, а? Хотите, снова на мужиков посадить кулацких пауков? Да?

— Ну что ты в атом деле понимаешь! — с ноткой угрозы процедил чубатый. К нему наклонился длинношеий:

— Кончать?

— Подожди, пусть погомонит. — Встал, громко крикнул: — Хлопцы! Выпьем по чарочке?

В стаканы полилась зеленоватая жидкость. Крякнув и расправив усы, чубатый, а по его примеру и остальные лихо опрокинули содержимое. Ох, и хороша же самогонка!

Пришельцы с удовольствием уминали хлеб с салом.

— Ну чего с ней панькаемся? — не унимался длинношеий.

— Подожди, Роман, куда она денется.

Чубатый вплотную подошел к Зине, сощурил глаза.

— Жаль, что ты советка, стерва, а баба ты приметная! Грудь-то какая!.. — и попытался обнять Зину. Она отшатнулась. Мальчик, уцепившись за юбку матери, упал. Раздался детский плач.

— Замолчи, сучий сын! — зло крикнул присадистый и с размаху ударил кованым сапогом мальчика по голове.

Испуг перекосил лицо Зины. Она упала на пол и прижала к себе вздрагивающее тело ребенка.

— Лёшенька… Лёшенька… — застонала женщина.

Но грубые руки оторвали ее от остывающего трупика. Зина увидела, как верзила схватил старшего сына за ноги, опрокинул вниз головой.

— Варвары, что делаете?! — во все горло кричала обезумевшая мать. Чубатый с помощью своих сподручных затянул ее в другую комнату, и она не увидела, как ее ребенка раскачали и с силой ударили головой об стенку. По комнате разнесся гулкий звук, слившийся с предсмертным хрипением малыша.

Зина кричала, царапала звериные морды головорезов. Глаза ее стали безумными, казалось, они вот-вот выпрыгнут из орбит, волосы растрепались. Зина лишилась разума…

Надругавшись над обморочной женщиной, ее бросили на пол, повернули вниз лицом и дважды выстрелили в затылок.

Глухим голосом чубатый распорядился:

— А ну, дружки, посмотрите, чем в этом доме можно поживиться. Может, что с собой возьмем?..

В полдень на квартире Паши Савельевой собрались Наташа Косяченко и Шура Белоконепко. Вспоминали школьные голы, своих учителей, любимых поэтов.

— Стихотворение «Ленинцы» Владимира Маяковского будто бы написано о нас, — сказала задумчиво Паша. Она встала, откинула голову и с воодушевлением продекламировала:

Подруги говорили о разбитых войной надеждах, о том, что в условиях фашизма человек перестает себе принадлежать. Свастика сковывает все его существо, честь, достоинство, право любить, желать…

— Неужто так продлится долго? А? Наташа? Шура? Ну скажите, не молчите! «В перчатках счастье не берут»… Да?

Паша подошла к окну, посмотрела на серое небо. На нем медленно проплывали тяжелые облака.

— Представляете, девушки, — продолжала Паша, — в окопе сидит боец. По его лицу хлещет дождь с ветром, под ногами — топкая грязь. Впереди — враг, злой, коварный. А воин мечтает. О чем? О близких, о родных, о той, которая вдохнула в него любовь… — Умолкла. И снова: — Поэтому я каждый день, каждый час хочу делать все для этого солдата в окопе, приблизить время победы, помочь сбыться его светлой мечте.

Шура глубоко вздохнула. Грустно стало на душе Наташи Косяченко. Нелегко ей — на руках двое детей. Сердце не перестает тревожиться за солдата, отца ее семьи, чья ласка согревала душу. Что с ним? Где он? В каких краях? В каком окопе думает о ней?..

Долго изливали бы душу подружки, но вот в дверь постучали. Вошел Виктор Измайлов. Паша ждала его, и не успел Виктор переступить порог — она бросилась к нему.

— Каждый раз волнуюсь за тебя. Ведь рискуешь как! Все думаю: а вдруг выследят… Куда спокойнее было, когда ты находился на легальном положении. Ну, проходи.

Паша поставила Виктору табурет и заметила на его лице легкую бледность.

— Что с тобой, Виктор?

— Час тому назад взяли Громова!..

Из груди Савельевой вырвался легкий крик. Она механически переспросила:

— Взяли Громова?

— Да.

— Коммуниста Громова…

Наташа Косяченко и Шура Белоконенко сразу растерялись и от охватившего их волнения в первую минуту не проронили ни слова. Потом они подошли к Виктору и застыли в неподвижной позе.

Паше страшно было думать об аресте Громова. Она была безгранично подавлена этим печальным сообщением. Ей почудилось, будто она теперь осталась одна-одинехонька на всем свете. Как же без нашего Громова?.. Она подошла к окну, в которое заглядывало серое небо, с минуту стояла безмолвно.

— Мы будем мстить за него! — с гневом сказала Паша.

— Мне все время не нравилась Мария Терентьевна, хозяйка квартиры, где арестовали Громова, — призналась Наташа Косяченко. — Чем занимается? Не поймешь! То ли спекулирует, то ли стяжательствует, во всяком случае, малоприятная особа. Два дня назад я встретила Николая Громова на лестнице дома № 26 по Ковельской. Спрашиваю: «Что вы здесь делаете?» Он смутился: «Я тут временно, Наташа. При встрече все расскажу». — «Когда соберемся?» Ответил: «Паша сообщит». Вот и все. Громова предали! — решительно утверждала Косяченко.