Игорь Болгарин - Мертвые сраму не имут

– Да, – согласился Дзержинский. – Ваша репутация у нас, большевиков, далеко не блестящая. Пока к вам не привыкнут, будем вас беречь.

Уже сидя в автомобиле, Кольцов почувствовал, как спадает с него днями, неделями накопившееся напряжение. Только сейчас, когда все заботы разом отпали, он вдруг почувствовал расслабляющую усталость. С ленивым интересом смотрел в окно на проплывающие мимо улицы. Покидал он Москву, когда по городу носился веселый тополиный пух, а сейчас уже тополиные листья жестко шелестели и, тихо опадая, засевали землю.

Красильникова высадили на Лубянке, сами поехали дальше. Минули Садовое кольцо, проехали по Арбату, свернули в уютный Староконюшенный. И наконец въехали в знакомый двор. Выйдя из автомобиля, Кольцов взглянул на растерявшие листву кусты сирены, бросил взгляд вверх, к третьему этажу. Увидел свой балкон. И удивился: на нем сушились какие-то вещи, пеленки, распашонки и еще невесть что. Решил, что ошибся. Нет, третий. Его.

– Слушай, Тимофей! – указывая на балкон, обратился Кольцов к Бушкину. – Объясни, пожалуйста, это мой балкон или не мой? Я же тебя в квартире оставил! Что ты там сушишь?

Стоящий рядом с Кольцовым Гольдман отвернулся и стал с преувеличенным вниманием рассматривать голые сиреневые кусты. Это не ускользнуло от взгляда Кольцова.

– Братцы, что происходит?

И вместо того, чтобы выслушивать ответы, он вскочил в подъезд и помчался наверх. Второй этаж. Третий. Его дверь. Позвонил один раз, второй. Не отвечали. Позвонил в третий раз, настойчиво. Наконец в квартире прозвучали чьи-то шаги, пискнул ребенок.

Щелкнул замок, дверь открылась, и он увидел…

Нет, этого не могло быть! При всей своей фантазии такое Кольцов не мог себе нафантазировать! В проеме двери с ребенком на руках стояла… Таня. Его Таня. Она, не шелохнувшись, смотрела на него, и по ее лицу медленно сползала слеза.

Гольдман и Бушкин отошли куда-то в угол коридора и даже не смотрели на них, боясь хоть чем-то нарушить эту святую тишину.

Потом Таня сделала шаг к нему и протянула ему ребенка. Сказала одно только слово: «Твоя».

Павел словно давно ждал этого, неумело принял этот махонький сверточек. И Таня, как будто от кого-то защищая, обхватила их обоих руками:

– Господи! Как долго мы к тебе шли! Как долго! – и, сдавленным от рыданий голосом добавила: – Все! Больше мы тебя никогда и никуда не отпустим!

Прежде всего мне хотелось бы повиниться перед читателями первого полного издания романа «Адъютант его превосходительства». Выпущенный издательством «Вече», он содержал семь книг, хотя изначально, по замыслу, должен быть в восьми. Работая над седьмой книгой, я начал терять зрение. По этой причине седьмая книга была написана второпях. Восьмую книгу я написать не успел. Многое из задуманного осталось только в памяти.

После того как семитомник был издан, я получил среди хороших отзывов и упреки в том, что многие сюжетные линии не завершены: потерялась сюжетная линия Юры Львова, невнятно закончена линия Кольцов – Таня. Спрашивали, каким образом Таня вдруг оказалась в Москве? Много у читателей возникло и других вопросов.

После того как врачи вернули мне зрение, я решил восстановить все прежде задуманное. Издательство меня поддержало. Таким образом, седьмая книга была мною заново переработана, некоторые события я перенес в восьмую книгу. В эти две книги я вернул все то, что прежде собирался написать.

Надеюсь, прочтя эти строки, читатели меня поймут.

Теперь о самом романе. Его предыстория.

Еще когда я учился в школе, пытался писать какие-то зарисовки, рассказы. Мне это нравилось. Печатался в местной районной газете, потом в областной, херсонской.

Здесь следует сказать, что в самом начале Отечественной войны я, двенадцатилетний мальчишка, остался без родителей: мать умерла, отец с первых дней ушел на фронт. Как я выживал и выжил – особая тема. За все военные годы я встретил много добрых, сердечных людей, которые помогли мне. Даже тогда, в самые суровые дни войны, люди не очерствели. Порой отдавали последнее, помогали увечным, больным, голодным. Куда все эти качества делись сегодня? Какие злые ветры выдули их из наших сердец? В 1946 году вернувшийся с войны раненый отец отыскал меня в Днепропетровской спецшколе ВВС и забрал оттуда.

Сказал:

– Все, сын, поехали домой. Я отвоевал за тебя и за себя.

Так я не стал летчиком.

Мы жили в селе Великая Лепетиха, на Херсонщине. Отец работал по своей довоенной профессии агрономом. Был он человек грамотный, любознательный, любил историю, особенно археологию. Я учился в школе. Жили вдвоем, отец после смерти матери больше не женился.

Наш дом стоял на высоком берегу, откуда с одной стороны на многие километры был хорошо виден Днепр, плавни, с другой стороны – широкие таврические степи, где еще я застал стоящих на насыпных высоких скифских могильных курганах угрюмых каменных баб. Их сегодня там уже не увидишь, они все переселились в музеи.

Вдоль стены нашего дома лежало длинное толстое бревно, на котором вечерами усаживались крестьяне-соседи и вели неспешные разговоры о недавнем прошлом. Тогда я и узнал, что кто-то из них служил у батьки Махно и много, с упоением, вспоминал о самом Несторе Ивановиче и их военных походах и сражениях. Другой сосед воевал у белых, в конной дивизии самого генерала Барбовича. Кто-то с восторгом вспоминал генерала Слащева, главным образом о том, как генерал под музыку духового оркестра и «Марш Славянки» ходил впереди всей дивизии в атаку. Двое служили в Красной армии, один потерял ногу на излете войны, под Каховкой.

Не ругались, иногда добродушно спорили. Тогда я запомнил одну всех объединяющую мысль:

– Каждый вроде бы за свою правду воевал, а кровь одну проливали, нашу, российскую. Сколько мужиков повыбили! Мильоны! И чем кончилось? Голодом двадцать первого и еще более страшным голодом тридцать третьего.

Да, именно так и говорили: «нашу, российскую», потому что украинцы не отделяли тогда себя от России. Была одна страна, и все сообща поднимали ее из военных руин.

Эта нехитрая мысль «об одной крови» запала тогда мне в душу, а много позже она и стала проводной мыслью будущего романа «Адъютант его превосходительства».

Я много тогда услышал и узнал о Гражданской войне. И рассказы эти были до какой-то степени наглядные: «Тут у бабы Рындычкы Махно ночевал. Сам неподступный был, все больше молчал. А жинка его Галя всегда весела была, с жалобами, спорами до нее шли»… «В соседнем селе, теперь оно Первомаевкой называется, штаб махновского атамана Володина стоял. Его красные так накрыли, что он чуть ли не без штанов со своим войском бежал. Даже свою «скарбницу» забыл прихватить».