Михаил Шушарин - Александр Юдин

Но искры правды, зароненные в 1905 году, не погасли. Революционные настроения поддерживались воспоминаниями, новым приливом революционных элементов из европейской части России в связи с переселением. Недалеко от Васильков, в деревне России-Носковой, на сходе была подписана жалоба на непосильное повышение оброчной подати и направлена в сенат.

На вокзале часто появлялись подозрительные люди, выступая перед народом с зажигательными, необыкновенными речами. Курганский жандармский ротмистр доносил, что

«14 мая 1908 года на станции Курган во время стоянки переселенческого поезда мещанин города Новохоперска Воронежской губернии Н. К. Михайлов, собрав около себя толпу переселенцев, стал доказывать им, что бога нет, что напрасно они согласились на переселение, что лучше бы было послать в Сибирь помещиков…»

В апреле 1910 года курганский исправник, настаивая на продлении усиленной охраны в уезде, сознавался, что население

«почти все пропитано революционным настроением, и настроение это приподнято».

По документам царской охранки известно, что весной 1910 года была сделана попытка возобновить деятельность Курганской группы РСДРП. В ночь на 17 октября 1910 года ночью на базарной площади на улицах была разбросана большевистская листовка «К гражданам».

Ничего этого девятнадцатилетний печник Саня Юдин, конечно, не знал. Вечерами молодые приказчики Дунаева уходили в кинематограф «Прогресс» или «Лира», пьянствовали по трактирам. Саня шел к своим напарникам по каменной работе, разговаривали об ученье, о книгах. Однажды, предварительно рассказав друзьям недавно прочитанную книгу Войнич «Овод», начал читать ее последние главы:

«Он вырвался и посмотрел им в глаза взглядом разъяренного дикого зверя.

— Что это? Разве не довольно еще крови? Подождите своей очереди, шакалы! Все вы насытитесь! — Они попятились и сбились в кучу, громко и тяжело дыша. Лица их побелели, как мел. Монтанелли снова повернулся к народу, и людское море заволновалось, как нива, над которой пролетел ураган. — Вы убили его…»

Читал до третьих петухов, призывно, громко кричавших свежим утром. Крошечная лампа-семилинейка нещадно коптила, но этого никто не замечал.

Саня внутренне чувствовал в эти дни, что народ должен встать на борьбу против какого-то большого и общего для всего простого люда врага. Кто он, этот враг, Саня ясно не представлял. Когда уходил из Васильков, видел, что крестьяне разбиты на два неравных круга. С одной стороны, Елионский и несколько богатых мужиков, с другой стороны — бедолаги. Их больше. Во много раз больше. Они пока покорны. Но это только пока. И Кешка Елионский стал врагом его не потому, что Саня влепил ему оплеуху… Нет. Из-за чего-то другого ненавидит и боится Сани сын подрядчика. Наверное, из-за того, что чувствует: Саня — один из тех, кто может встать против его власти. В этом вся суть, а совсем не в оплеухе.

Об этом мучительно думал Саня. Он жадно набрасывался на книги. Все новые и новые мысли роились в его голове. Все более пристальным становился его взгляд.

Летом 1911 года, в середине, жаром пахнуло на Васильки из казахских степей. Дни стояли на редкость ясные, ветер дул сухой и горячий, выжигая все. По дорогам, в степи, бродили, вздымая пыль, вихри. Раскаленной печью дышало на поля, леса и колки. За несколько дней посевы стали бурыми, жалобно зазвенели иссушенными стеблями, трава пожухла, ломалась под ногами. Вспыхивали по селам пожары.

Горевали мужики. Воем выли бабы. Шел голод. Он охватил 11 губерний России и обрек на мучения около 30 миллионов крестьянских семей. Корреспондент газеты «Пермская неделя» писал в эти дни из Кургана:

«Во многих деревнях начался настоящий голод… Скот весь распродан. На почве недоедания появляются тиф и цинга» [8] «Очерки истории Курганской области». Челябинск, 1968, стр. 177. .

Большевики Зауралья старались разъяснить социальные корни бедствия. В одной из листовок того времени, распространенной в Тюмени, Ялуторовске и некоторых волостях Курганского уезда, было сказано:

«Этот голод — не наказание божие. Голод был и будет, покамест будет существовать бюрократический современный строй… Голод — прямое следствие подлого режима, беспощадной эксплуатации народа» [9] Государственный архив Тюменской области в Тобольске (ГАТОТ), ф. 159, д. 182, л. 15. .

Саня нашел эту листовку недалеко от вокзала. Он читал ее с упоением и удивлением. Читал в Васильках, в Моревском, когда ездил ненадолго в гости. И родные, вслушиваясь в суть пламенных строчек, советовали: «Убери ты эту бумажку от греха подальше!»

Выходили за село с молебном, поглядывали на небо. Напрасно. Ни мольбы, ни слезы не помогали. Небо каждый день полыхало жаром.

— Разгневался господь на нас! За грехи наши тяжкие! — стонали, крестились люди.

К середине зимы у Алексея Григорьевича в доме не осталось ни крошки хлеба. Заказал в Курган с васильковскими мужиками челобитье сыну: «Пусть у купца возьмет под будущую работу немного муки. Туго приходится». По просьбе отца и пошел Саня Юдин в хоромы к купцу Дунаеву.

Шел небольшой буранчик. Снежинки, гоняясь друг за другом, ложились на дорогу, на крыши домов, сараев, одевали в белые шубки ветви тополей. Купеческий дом неприветливой каменной громадой высился среди небольших мещанских домиков с резными козырьками над парадными входами. Мещане любили порисоваться, из кожи вон лезли, чтобы доказать друг другу свою состоятельность.

Саня решил действовать напором и смекалкой. Он знал, что к самому купцу в хоромы проникнешь не сразу: есть контора, куда все ходят для расчетов. Но в ней Сане делать нечего. Все счета купец сводит со своими работниками раз в месяц через контору. Тут же речь должна была идти о займе, а взаймы просить надо только лично у самого.

У ворот дунаевского дома Саню встретил сторож, пожилой двоедан [10] Двоедан — староверец. с метлой в руках, в кухне на него набросилась дебелая стряпуха:

— Али забыл чего тут? Раным-рано приперся!

— Не шуми, тетка! К самому я. Вызывал.

— Да они ишо, наверно, почивают, — утихомирилась стряпуха и застучала ножом.

Послышалось сверху звучание колокольчика. Понесли в хоромы на серебряных подносах еду. Стряпуха сказала:

— Встали. Сейчас кофей пить будут, да завтракать.

— Много их там?

— Сам. Да супружница с дочкой прикатили вчерася из Тобольску.

Немного погодя, кухарка ушла наверх и, вернувшись, сказала:

— Заглянула я. Кушают. А ты заходи туда, коли звал.

Саня поднялся наверх. Изразцовые печи блестели в лучах зимнего утреннего солнца.

— Здорово, Юдин! — ответил басом купец. — С добром пожаловал?

— Муки́ бы немного взаймы?