Николай Внуков - Наша восемнадцатая осень

Где-то там, впереди, дорога должна упереться в селение под названием Аушигер. В Аушигере у нас должен быть получасовой привал. Там можно будет лечь на землю и вытянуть гудящие ноги. Можно будет переобуться, потому что ноги гудят не столько от усталости, сколько от боли. А боль эта от неправильно завернутых портянок. На всевобуче нас учили собирать и разбирать затвор трехлинейки, учили, как ликвидировать утыкание патрона в приемнике пулемета, как переползать открытую местность, как приветствовать старшего по званию. А вот как правильно оборачивать вокруг ноги портянку, нас не учили, У меня она на правой ноге съехала куда-то к самому носку, жгутом охватила пальцы и жмет, жмет так, будто затягивается мертвой петлей, Хочется остановиться, сдернуть с ноги этот проклятый сапог и идти босиком.

Но остановиться нельзя. Нельзя нарушить заданный ритм движения.

Время от времени вдоль колонны пробегает сержант, вспыхивает его фонарик с синим фильтром, и я слышу его голос, то справа, то слева:

— А ну подтянись! Подтянись, хлопцы! Веселее!..

Подтягиваемся, Немного ускоряем шаг. Стараемся веселее, А потом время исчезает снова, и боль в ноге тоже исчезает, и ничего не остается вокруг, кроме чернильной темноты, шороха шагов, тихого лязга карабинов и бесконечной дороги, А потом и это все исчезает.

Аушигер.

Сейчас только одна мысль в голове: Аушигер, Маленькое селение, в котором будет получасовой привал.

…Опять дорога, в который уж раз, катится вниз, в прохладную сырость, и вдруг из этой сырости вырастает ровный, рокочущий шум, будто там, впереди, сосновая роща и ветер свободно идет по вершинам.

И сразу что-то разлаживается в колонне, что-то сбивается, Я с размаху наталкиваюсь на идущего впереди и останавливаюсь. Те, что идут сзади, наталкиваются на меня и тоже останавливаются.

— Куда прешь! Слепой, что ли?

— Сам ты слепой! У, черт, прямо на ногу…

— А ну отпрыгни! Отпрыгни, слышишь, а то нарвешься!..

— Смотри сам не нарвался бы!

— Эй, чего стали? — кричит кто-то в темноте.

— Передайте — чего стоим!

— Пришли, что ли?

— Куда там пришли! Река!

— Какая река?

— А кто ее знает!

— Река, братцы. Просто река. Разве важно, как называется?

Действительно, разве важно?

Стоим.

Кое-где вспыхивают спички, засвечиваются красные угольки папирос, вырывая из мрака растушеванные тенями лица.

Мать честная, вот это удача! Как раз вовремя. Я отхожу к обочине дороги, нащупываю какой-то камень, сажусь и стягиваю с ноги сапог. Портянка больно отдирается от пальцев. Батюшки, не пальцы, а какое-то горячее месиво! К нему не притронуться. Как же я снова намотаю портянку? Один аллах знает… Но сейчас я блаженствую. Ногу овевает божественная прохлада. Ладно, что будет потом — не имеет значения. Главное, сейчас я — в раю. Хорошо бы еще сбросить с плеч перевязь с патронами, стянуть карабин и противогаз. На кой дьявол нам всучили эти несчастные противогазы? Никакой ведь газовой войны не будет. Не может быть. Чепуха все это. Немцы никогда не решатся применить боевые отравляющие вещества. Это преступление против человечества. Существует какая-то Женевская, что ли, конвенция. Они ее тоже подписывали после первой мировой войны и вряд ли осмелятся нарушить.

А что, если этот самый противогаз… того… А в сумку уложить кое-какие вещи из рюкзака?

Нет. Даже думать об этом не надо. В списке у Цыбенко против моей фамилии стоит номер противогаза. Еще неизвестно, что будет, если я его…

— Ларька!

— Что?

Это Витя Денисов, Голубчик. Он находит меня, садится рядом на землю.

— Ну, как дела, старый пехотинец? Тянем лямку?

У него тоже до волдырей сбита нога, но волдыри еще не лопнули.

— Зато сейчас я как бог. До самого Лескена могу топать. Понимаешь, мне мать носки в вещмешок сунула…

Ах ты дьявол! Мне-то ведь тоже сунула!

Я сбрасываю с плеч перевязь с, патронами, снимаю карабин, стягиваю лямки рюкзака — и тут раздается:

— На мост, хлопцы! На мост! Быстро!

Синее пятно света бежит к тому месту, где мы сидим.

Вот так…

Перебираемся через реку без названия. Мост подвесной, шириной в метр, Цыбенко пускает на него только по три человека. Вместо перил — тросы. Дощатый настил ходит под ногами, как палуба корабля. Он тоже лежит на тросах. Глубоко внизу водопадный шум реки. Холодом пропасти несет оттуда. Бр-р-р!.. Только бы не оступиться…

— Быстрее! Быстрее, черт вас возьми!..

И снова шуршит под ногами кремнистое полотно дороги, Замедляет свой ход время. Парализуются чувства. Вечность опускается на Землю в ледяном паутинном свете звезд. Где же в ночи затерялся несчастный Аушигер?..

Витя Денисов идет рядом со мной. Мы молчим. Сейчас не до разговоров. Да и вообще наш комсорг молчалив, а если и разговаривает, то не тратит лишних слов. Он любит уединение, хорошую музыку и порядок во всем, Среди ребят нашего класса он выглядел джентльменом — всегда в безукоризненно отглаженном костюме, в белоснежной рубашке, в хорошо начищенных ботинках. К нему никогда не приставала никакая грязь. Черный кожаный портфель с двумя сияющими замками, с которым он начал приходить в школу с седьмого класса и в девятом оставался таким же свежим и блестящим, как будто его только что купили.

Когда я впервые пришел к Виктору в гости, то был поражен видом комнаты, в которой он жил, Небольшая комната — четыре шага в длину, три в ширину, но какая аккуратная, какая уютная! Просто не верилось, что здесь хозяйничает мальчишка. Кровать вместо одеяла накрыта светло-серым клетчатым пледом. Над ней две полки с книгами, Крохотный письменный столик со стопкой учебников и чернильным прибором. Бронзовые крышки чернильниц начищены до золотого блеска, В хрустальном стаканчике — остро отточенные карандаши. На стене гравированный портрет Чайковского.

— А это что? — спросил я, взяв в руки обломок красивого камня, лежавший на самом видном месте.

— Уральский лазурит. Брат привез из командировки.

— Зачем он тебе?

— Так… Приятно на него смотреть. Видишь, какая глубина, какие тонкие цветовые переходы? А вот здесь он прямо как шелк…

Я подбросил камень на ладони и положил его на место. Но видимо, положил не так, как нужно, потому что Виктор повернул его к свету другой стороной и даже слегка наклонил голову, проверяя впечатление.

Однажды он пригласил меня в Долинское — курортный район нашего города. Тысячу раз я ходил в Долинское до этого, но прогулка с Витей была особенной.

Мы шли по запущенной части нашего огромного парка, по тропинкам, вытоптанным в сочной траве между кустами боярышника и деревьями алычи. Солнце, пробиваясь сквозь листву, горячими пятнами скользило по нашим лицам. В траве заливались кузнечики. Через тропу стремительной зеленой змейкой юркнула ящерица, А потом вдруг я увидел пригревшуюся на солнце гадюку. Она не обратила на меня никакого внимания, лежала, свернувшись в двойное кольцо, опустив головку на изгиб своего тела, Я подобрал в траве увесистый камень и, сделав Вите знак, чтобы он не двигался, начал осторожно подбираться к змее. Но Витя неожиданно схватил меня за руку: