Борис Орлов - Судьба — солдатская

— Все же странно. Сколько врагов народа выявили, а этих вот вовремя не поймали. Почему так?

Отец не ответил. Они прошли за яблони. Возле грядок, где росла клубника, возвышался холмик.

— Это и есть твой склеп?

— Это и есть. Все сделано как полагается. Рассчитано на пять мест. — Отец сел перед укрытием на скамеечку, которую смастерил, врыв в землю столбики и прибив на них доску. — Иди. Я полезу, коли нас бомбить начнет.

Соседка с сынишкой и мать были в склепе. Слышалось тревожное завывание мотора. «По одному летят», — пронеслось у Вали в голове, и она поставила ногу на ступеньку. Действительно, скоро в грохоте зенитных орудий и треске пулеметов она различила глухой взрыв, потом второй, третий… Над вокзалом подымалось зарево. Что-то горело. В небе рвались зенитные снаряды, по нему шарили лучи прожекторов, его прорезали пунктирные потоки из красновато-желтых точек от трассирующих пуль… Мать потянула Валю вниз. «Хорошо, что раненых всех с санитарного поезда успели вывезти», — думала, спускаясь, Валя.

Уже там, в склепе, Валя ощутила легкий озноб, вызванный страхом. Пересиливая его, она спросила, как ей показалось, даже с веселой ноткой в голосе:

— А поспать тут есть где?

Спиридон Ильич, спускавшийся следом, серьезно ответил:

— Не предусмотрел, но можно устроиться на одной лавке, мы и на другой как-нибудь поместимся.

Валя легла на холодную, сырую скамью, покрытую каким-то тряпьем.

— Дела-а, — растягивая слова, ворчал в темноте отец. — Никак, опять вокзал бомбит! Уж больно близко рвется. Парализовать снабжение фронта хочет, гадина!.. И над складами военными, кажись, кружит. В той стороне зенитки тоже бьют.

А Валя засыпала. Сначала ей казалось, что она таскает носилки с ранеными. Потом увидела себя среди бойцов, залегших в цепь и, несмотря на невиданный огонь врага, упорно удерживающих оборону; Валя выполняла обязанности сандружинницы. Уже обессилевшая, она все выносила с поля боя раненых, а глаза шарили по окопам и стрелковым ячейкам, отыскивая Петра, который — видела она — раз показался из-за бруствера траншеи. «Схожу туда. Может, он там кровью истекает», — твердила про себя Валя, когда возвращалась со сборного пункта раненых, а ноги вдруг перестали повиноваться. Раздался глухой взрыв… Земля под ногами ходила ходуном, расступалась. Теряя последние силы, Валя глубже и глубже тонула, засасываемая в земляную толщу, и никак не могла выкарабкаться.

Когда она открыла глаза, с потолка сыпалась земля, а мать ее шептала что-то бессвязное. Акулина же Ивановна, обхватив Кольку, плакала — тихо, словно боялась разбудить ее, Валю. Отец выглядывал из склепа и негромко говорил:

— Уймитесь! Это шальная… Разве ему попасть в нас? Мы… точка. — И спускаясь уже обратно в убежище: — В грядку с морковью попал. Весь огород, гадина, попортил.

Валя села. С замиранием сердца вслушивалась в одинокое уханье рвущихся где-то не очень далеко бомб да в неистовую стрельбу зениток, а думала о Петре.

Старший оперуполномоченный посоветовал Холмогорову с Буровым поиск диверсантов вести мелкими группами и сразу по всей территории, отведенной роте. На следующий день так и сделали.

Варфоломееву участок достался дальний. До него шли взводом, а потом рассыпались по отделениям.

Курочкин вывел свое отделение на лесную опушку.

По косогору раскинулось ржаное поле. Град обошел его стороной, и рожь стояла здесь невыбитая, густая, сильная.

Нигде не было видно ни души.

Карпов поставил к ногам коробку с дисками от ручного пулемета Чеботарева и, восхищаясь рожью, залитой лучами солнца, начавшего уже припекать, растянул:

— Хоро-ша-а! — Он посмотрел на Чеботарева, который мало что понимал в хлеборобстве, так как вырос на севере Сибири, и добавил: — О таку косу сломаешь.

Далеко в поле Закобуня заметил шалашик. Красноармейцы настороженно посмотрели на его чуть поднявшийся над рожью темноватый конус. Послышалась команда Курочкина, и отделение, крадучись, пошло вперед цепью. Потом ползли.

Метрах в пятидесяти от шалашика Чеботарев увидел среди ржи валун. Подобравшись к нему, неслышно раскрыл ножки пулемета и бесшумно поставил их на скользкий камень. Рядом, все же брякнув коробкой, примостился Карпов. Шипя на него, Чеботарев стал прилаживаться для стрельбы по шалашу.

Курочкин был уже где-то справа от шалаша, а Закобуня и Сутин — слева. Другие бойцы подползали к нему с тыла.

Вскоре Закобуня вскочил и пружинистым кошачьим шагом ринулся к шалашику. Метрах в десяти от него он упал и крикнул:

— Выходи, кто есть!

Смотревшая на Чеботарева сторона шалашика качнулась, из него, неторопливо раздвинув ветки ольшаника с жухлой листвой, показалась седая взлохмаченная голова старика.

Первым поднялся Карпов, за ним — Чеботарев.

— Ну и чучело! — направляясь к шалашу, засмеялся Карпов.

Сконфуженный Закобуня встал и выругался по-украински.

Лежал еще только Сутин. Поравнявшись с ним, Чеботарев сказал ему с ехидством в голосе — после разговора с Зоммером он никак не мог настроить себя на равнодушное отношение к Сутину:

— Вставай, Аника-воин! Или трусишь? А вдруг старик… выстрелит?

— Не трушу, а осторожность… должна… — проговорил Сутин не смутившись и поднялся. — Там, за его спиной, может, кто и есть! Мало ли как бывает. — Он начал очищать с запачканных брюк грязь, а сам поглядывал на старика и сопел себе под нос: — Сатана проклятая, теперь опять заставят мыть…

Закобуня подошел к старику вместе с Чеботаревым. Поглядывая на дробовик в руках колхозного сторожа, он сказал шутливо:

— Так, деда, фашистские диверсанты у тебя всю рожь спалят — в неположенное время дрыхнешь.

Старик был глуховат. Опершись на ружье, как на посох, он выставил левое ухо и старался уловить, что ему говорят. Появившийся из-за шалаша Курочкин спросил у него по-командирски требовательно:

— Ночью тихо тут у тебя было? Подозрительные не проходили? Немцы не пролетали?

Дед не расслышал. Курочкин повторил, прокричав ему в волосатую раковину уха и показывая на небо рукой.

— Летать-то кто-то полетывал, — заулыбался дед в курчавую седую бороду и пошутил: — Бомбить вот никто не бомбил: цель мала. И что проку этакого убить — мне и так скоро помирать.

Все засмеялись, кроме Курочкина, который снова прокричал старику:

— Я серьезно спрашиваю: чужие, диверсанты не проходили?

— За кого ты меня считаешь, сынок? — обиделся дед. — Да увидел бы, словил бы… Как я разрешу врагу по нашей земле ходить?! Я все ж вооруженный! — И дед, строго поглядев в глаза Курочкину, погладил похожей на лопату сухой ручищей изъеденный ржавчиной ствол ружья.

Кто-то усмехнулся:

— Рожь-то зеленая! Что ее стеречь?