Борис Орлов - Судьба — солдатская

Распахнув дверь, вошли майор Похлебкин, старший лейтенант Холмогоров, политрук Буров, старшина Шестунин и дежурный по роте Растопчин. Варфоломеев встал, резко выпрямившись. Похлебкин, не обращая на него внимания, оглядел класс, оружие в козлах, пробежал глазами по вещмешкам и повернулся к Холмогорову:

— Везде одно и то же.

Когда все вышли в коридор, лейтенант снова сел.

Из коридора донеслась команда дежурного:

— Командиры взводов и помкомвзводы, к командиру роты!

Варфоломеев вышел из класса.

В штабной комнате роты Похлебкин сидел опять там же, за столом, Холмогоров с Буровым примостились на краю скамьи, пододвинутой к столу.

— Рассаживайтесь, — пригласил комбат, не переставая рыться в бумагах из своей полевой сумки.

Все сели.

Похлебкин, в общем-то человек как человек, давно усвоил неписаный закон армейской службы в мирное время: у кого в подразделении порядок, тот и на лучшем счету у вышестоящего командира. Поэтому он делал все чтобы в его батальоне в смысле порядка, как говорится, комар носа не подточил. И ради того чтобы в ротах был надлежащий порядок, он становился беспощаден к подчиненным. Сейчас, взбешенный тем, что увидел здесь, он неистовствовал. «А если из полка приехали бы да поглядели на все это?!» — выкрикнул он про себя, когда перевернул последнюю бумажку, и сразу же понял, что с этого надо и начинать. И Похлебкин, прикрыв вытянутой ладонью стопку бумаг, поднял глаза.

— А если, скажем, командир полка бы приехал да все это увидел, — раздался его скрипучий голос, — как бы вы все на это смотрели? — И к Холмогорову: — Я не понимаю вас, старший лейтенант. Что у вас делается в роте? В каком виде ваши бойцы? Пуговицы оторваны, сапоги грязные у многих. А как стоит оружие! Вы что, в поле, на передовой? Кто разрешил держать оружие повзводно? — И, вспомнив, как приехавший вчера поздно вечером во вторую роту почтальон рассказывал о танцах у Холмогорова, повысил голос до крика: — Что это за танцульки в военное время?

Он на минуту смолк, проверяя реакцию на свои слова. В наступившей тишине было слышно, как начищенный носок его хромового сапога выбивает мелкую дробь. Все не сводили глаз с комбата. Ждали, что он скажет еще.

Заглянув в бумажку на столе, Похлебкин резким тоном спросил Холмогорова:

— У кого во взводе младший сержант Чеботарев?

— В первом взводе, у меня, товарищ майор, — встав, отчеканил Варфоломеев.

— У вас? — ехидно улыбнулся Похлебкин. — Что ж, тогда мне все понятно. Если в присутствии командира взвода во взводе нет дисциплины, то как же она будет держаться в его отсутствие? — Майор зло оглядел всех и, остановив на лейтенанте взгляд, выкрикнул: — Вы знаете, что ваш Чеботарев неделю назад, в субботу, перед войной, ходил в самовольную отлучку?!

— Нет, товарищ майор, — растерялся Варфоломеев.

— «Не-ет», — повторил Похлебкин с издевкой в голосе. — А кто же должен в первую очередь знать, что делают бойцы и младшие командиры? Комбат, что ли?

Доброе широкое лицо Холмогорова почернело, на лбу образовались глубокие складки. «Коварство какое! — кричало все в нем. — Оставил напоследок… как вроде снаряда, чтобы… стереть в порошок перед всеми».

Буров уронил в растопыренные ладони подбородок и подумал о том, что Варфоломееву не везет в службе, и только. Другие уже ротами командуют. И ведь способный, старательный. Восемь классов имеет, училище окончил… А все характер. Человек хороший, только гордый и честный, а через эту честность с Похлебкиным каши не сваришь: чуть не по уставу, и точка… «Скоро уж тридцать стукнет, — посмотрев на Варфоломеева, рассудил он. — Пора бы за ум взяться…»

Поднялся Акопян.

— Разрешите, — проговорил он, остановив взгляд смоляных глаз на Похлебкине, и, не дожидаясь, когда тот разрешит, сказал: — Я знал об этом случае. В субботу, когда он из самоволки шел, я дежурство нес. Вечером доложить было некому, а утром… война… забыл даже, честно говоря…

— Стыдно, младший лейтенант! Стыдно! — перебил его, выкрикивая слова, Похлебкин. — Дешевый авторитет зарабатываете. Знаете, как называется ваш поступок на военном языке? Па-ни-брат-ство! — Комбат поглядел на открывшуюся дверь, в которой остановился, заняв своим телом все пространство между косяками, пропагандист полка Стародубов, поднялся, но еще успел сказать Холмогорову: — Стройте личный состав!

Все вышли. В комнате остались комбат и пропагандист полка в звании батальонного комиссара. Не зная еще, зачем приехал Стародубов, Похлебкин подошел к нему. Изобразив на лице радость, поздоровался. Картинно разбросил руки, обнял.

— Не ждал, не ждал, — говорил он, стоя на цыпочках. — Не думал…

— Вот… послан к вам… помогать. — Стародубов вежливо высвободился из объятий майора и добавил: — Заезжал в штаб батальона. Узнал, что вы здесь, и вот… прямо к вам.

— Ну что ж! Хорошо… Рад, рад, — комбат усаживал его на табуретку возле стола.

Стародубов, улыбаясь, проговорил:

— Что ж, сядем, — и показал, чтобы Похлебкин садился на стул.

Стародубов объяснил, чем вызван его приезд в батальон. Познакомил Похлебкина с приказом по полку, где говорилось о возложении в данное время особой ответственности за моральный дух и боевое состояние подразделений на всех политработников части, а также указывалось, кто из политсостава, находившегося при штабе полка, в какие батальоны направляется.

Они долго молчали. Стародубов то и дело встречался с испытующим, настороженным взглядом Похлебкина. Вспомнилось: когда приехал в штаб батальона, разговорился с дежурившим там младшим лейтенантом. Из того, как он мнется, рассказывая, Стародубов понял, что Похлебкин крепко держит подчиненных в руках и сор из избы, как говорится, выносить не дает. На то, что идет война, это было ясно из слов младшего лейтенанта, здесь смотрят еще так себе, будто идет игра — вот разве только пойманные немцы…

Похлебкин выжидал — пусть заговорит Стародубов, выскажется.

Он понимал: приказ давал Стародубову права чуть ли не комиссара, да и звание он имел высокое, и поэтому с его мнением, как ни крути, придется, пока его, Стародубова, не отзовут в штаб полка, считаться; получается, на батальон теперь их, командиров, стало, по существу, двое, и все надо делать так, чтобы это было правильным с точки зрения обоих.

Молчание нарушил Похлебкин. Он тепло спросил:

— Как добрались? Вы как будто в отпуске были?

Стародубов сокрушенно махнул рукой:

— После как-нибудь. До этого ли?

— О чем вы? — насторожился Похлебкин. — Вам надо вид принять, почиститься. Будто в окопах были.

— Что вид! — бросил Стародубов. — Мой вид! Вот у батальона вид не совсем гожий.

— Считай как хочешь, — вдруг перешел на «ты» Похлебкин. — Прислали помогать — помогай, а критиковать легче легкого. Много в батальоне есть гожего и много негожего… Давай делать, чтобы все было гоже.