Фабиан Гарин - Василий Блюхер. Книга 1

— Чего еще? — недоверчиво спросила она.

— Мне бы рыбьего жира достать, — признался Коробейников.

— Еще что выдумал?

— Ты вот бинтовать умеешь, как повивальная бабка, а в моем деле ни бум-бум.

— Какой доктор нашелся! Может, заместо Петра Федоровича лечить будешь?

— Учился бы — мог, — решительно ответил Коробейников. — У мужика умишко не хуже, чем у твоего Петра Федоровича.

Клавдия собралась снова ответить, но ее перебил Василий:

— Тебе зачем, Савва, рыбий жир?

— Взял бы я полстакана жиру, вымочил бы в нем холщовую тряпку. Вонять будет хуже дерьма, да это маловажно. Холщовую ту тряпку приложил бы к твоим ранам, и пусть Клаша тебя забинтует. Поможет, убей меня бог, если вру.

Коробейников говорил так уверенно, что Клавдия тут же решила про себя: «Вреда это не принесет» — и примирилась:

— Достану, но ты, солдат, помалкивай. Узнает Петр Федорович — прогонит меня, знахаркой обзовет.

— Могила! — Коробейников закрыл ладонью рот.

Только через три дня Клавдия раздобыла пузырек с рыбьим жиром, тайком принесла в госпиталь и спрятала под кровать Василия. После врачебного обхода раненых она вылила жир на холщовую тряпку и принялась бинтовать Василия. Коробейников был прав: вонь била прямо в нос.

Коробейников ревниво следил за ее работой, а когда она кончила, поучительно предупредил:

— Сегодня день пресвятой богородицы, а ты тряпку продержи до воздвиженья креста господня.

Василий не удержался:

— Ты и доктор, ты и богослов! Это сколько ж мне ждать?

— Семь ден.

Всю неделю Клавдия обманывала Петра Федоровича при обходе.

— Раненый спит, — уверяла она его, — жаль будить, всю ночь маялся.

В другой раз солжет по-иному:

— Поправляется, Петр Федорович. Я уже перебинтовала его сегодня, вроде как лучше. И смотреть вам нечего.

На седьмой день Клавдия зашла в палату к Коробейникову и подмигнула ему: дескать, пойдем к Василию. Когда она сняла бинты, то лицо ее просветлело.

— Батюшки! — воскликнула она радостно. — Рана-то как затянулась! — И трижды перекрестилась.

С этого дня она прониклась доверием к Коробейникову. Вскоре принесла еще пузырек с рыбьим жиром и перебинтовала не только Василия, но и Савву. Перед врачебным осмотром она вечером с большой осторожностью промыла теплой водой рану, уже затянувшуюся тонкой розовой кожицей.

Доктор, сев на табурет, приблизил свои близорукие глаза к спине Василия и не без самодовольства сказал:

— Говорил ведь, что русский мужик сдюжит!

Коробейников пришел проститься: его выписывали из госпиталя и направляли в действующую армию.

— Сбегу, — доверил Коробейников свою тайну Василию. — Два года кормил вшей, теперь — будя. Жук и то жизни просит, а ведь я человек!

— Поймают, судить будут, — предостерег Василий.

— Я в Новоселки убегу, там схоронюсь. А ты как думаешь?

— За меня австрияки подумали, — горько усмехнулся Василий. — После такой мясорубки мне одна дорога — на печь.

Коробейников сочувственно покачал головой, дескать, тяжело будет семье лишиться кормильца.

— Ты женат, Василий?

— Пока нет.

— Баб, что ли, не любишь?

— Как бы тебе сказать, — подыскивая слова, медлил Василий, — какой мужик не любит бабу? Я вот мечтаю об особой женщине.

— Тебе, стали быть, подавай добрую, гладкую, хозяйственную. Ну и что, нашел?

— Пока нет!

— Ищи, земляк, — засмеялся Коробейников. — Может, Клаша подойдет?

Что бы Клаша ни делала в палате, она незаметно бросала взгляды в сторону Василия. Когда к нему приходил Коробейников и они начинали беседовать, она жадно прислушивалась. Ей все казалось, что они обязательно заденут ее и кто-нибудь бросит словцо в ее адрес. Так оно и случилось. Услышав свое имя, она засеменила к постели Василия, делая вид, что занята и ничего не слышит.

— Клаша, по всему видать, человек хороший, но только я ей не нужен, — донеслись до нее рассуждения Василия, — потому что из меня работник как из тебя плотник. Опять же она старше меня годов на восемь, а может, и больше. И сдается мне, что она семейная.

— Солдатка. На дверь нажми, она и поддастся, — поучал Савва. — Разведчика учить не надо.

— Баловаться не люблю и тебе не советую, — отрезал Василий. — Сам небось видел, сколько грязи на войне, и вся она на человеческой крови замешана.

Коробейников почувствовал, что Василий чем-то отличается от многих других солдат.

— Знаю, что в помойной яме был, но рук своих не запачкал. Может, я кого и осиротил на чужой земле, так не по своей воле. Пригнали, приказали стрелять. Но только грязи на душе нет — чужого ничего не брал, а детям и женщинам обиды не делал.

Василию понравился ответ Саввы. Ему хотелось скорее поправиться, пойти, как Савва, по палатам, поговорить с солдатами о проклятой войне, послушать их и самому рассказать, как он ее теперь понимает. Ведь у каждого свои понятия. Вспомнил Василий своего командира полка и разговор его с командиром дивизии. У них тоже свои понятия и разные. Солдат кормили впроголодь, интенданты расписались в своем бессилии, и части стали открыто мародерствовать, Подполковник отрядил сто пятьдесят человек, в том числе и Василия, на фуражировку. Генерал, узнав об этом, вызвал подполковника и учинил ему разнос:

— Вы что же это, батенька, себе позволяете? Знаете, как это называется? Молчите? Ну, так я вам скажу: ма-ро-дер-ство! И вы мародер. Ясно?

— Так точно, ваше превосходительство, — без тени обиды ответил подполковник. — Я мародер всеармейский, а вы — мародер без громких фраз.

Генерал от удивления вылупил глаза:

— Когда же это я мародерствовал?

— Я вам напомню, ваше превосходительство, — спокойным тоном ответил подполковник. — В польском городке, забыл название, мои солдатики аптеку грабили. Помните? Вы подошли, посмотрели и клистирный наконечник взяли. Припоминаете?

Генерал пришел в бешенство от этой издевки:

— Да вы с ума сошли, подполковник, делать такие сравнения!

— Почему, ваше превосходительство? Вам понадобился клистирный наконечник для личных целей, а мне хлеб, чтобы прокормить целый полк. Знаете, что солдаты говорят: «Как хлебом досыта не наедимся, деть себя некуда».

Клавдия подошла к Васильевой кровати, села на край и, скрестив руки на груди, с лукавством спросила:

— Сыты, солдатики, разговорами?

— Вот так, — Коробейников провел ребром ладони по шее. — Страшная штука война. Я вот домой приеду, жена спать не даст, ночи напролет будет слушать горемычные рассказы.

— А жена у тебя хозяйственная, гладкая, добрая? — ехидно спросила Клавдия, желая повернуть разговор.

— Сущая ты ведьма, — бросил Коробейников. — Попадись тебе на зубок…

— Ишь ты какой! Сахарный, что ли? А меня зачем трогал?