Михаил Воробьев - В сердце и в памяти

Подтвердилось самое худшее из предположений — была война.

Школа, правда, не имела потерь. Курсанты сумели быстро рассредоточить прибывшие танки и новенькие автомашины. И когда над станцией нависли «юнкерсы», на путях стояли лишь порожние платформы.

Потом — марш-бросок в район Барановичей. 210-й мотострелковой отводился участок Валерьяны — Шишецы. Три дня — 23, 24 и 25 июня — дивизия готовила полосу обороны. Тщательно отрывались окопы с ходами сообщения.

То и дело приходилось отвлекаться — ловили немецких воздушных десантников. Непрерывно бомбила вражеская авиация. И непрерывным потоком шли через наши позиции беженцы. В глазах — страх, боль и тяжелый упрек нам, воинам. Это тягостно действовало на бойцов.

Позиция курсантов бригадной школы пришлась на большое, в два-три километра, поле ржи.

Утро 25 июня выдалось тихим: нас не донимали вражеские самолеты. Схлынул поток беженцев. Мы с замполитом в очередной раз проверяли готовность курсантов школы к бою, беседовали с ними. Переходили от окопа к окопу. Люди мы с Яковом Васильевичем крупные, но рожь так высока, что почти нам по плечи. Ни ветерка, ни шороха. И вдруг не то стон, не то плач. Пшеничников сразу насторожился.

— Подождите здесь, я сейчас узнаю, — говорит и скрывается во ржи. Вскоре зовет: — Товарищ капитан, идите сюда, здесь такое…

Бросаюсь на его голос. И увидел, действительно, такое, что зашлось сердце. Во ржи лежала убитая молодая женщина, рядом с ней два детских трупа — девочка лет шести и мальчик лет двенадцати. А еще один малыш, — было ему годика полтора или чуть больше, — весь перепачканный в крови, дергал мать за кофточку и тихо попискивал. Плакать у него уже не было сил. Глазки оплыли от комариных укусов, и он почти не открывал их.

Пшеничников наклонился над убитыми.

— Их, видно, еще вчера пулеметной очередью с самолета срезали, — заключил он.

Я взял ребенка на руки. Он обхватил меня за шею и не отпускал, пока не пришли на КП. Нас обступили курсанты. Один дал малышке банку разогретых консервов. Это послужило как бы сигналом — к мальчугану потянулись руки с хлебом, консервами. Но малыш прежде всего нуждался во врачебной помощи. Я отдал его ординарцу, приказав отнести в санчасть. Что потом сталось с ребенком, удалось ли его переправить на Большую землю, узнать не пришлось. События развертывались стремительно.

26 июня с раннего утра долго и методично наши боевые порядки бомбила авиация. На курсантские окопы был совершен довольно сильный по мощности и продолжительности артналет. Казалось, бомбы и снаряды перепахали весь рубеж. Лишь редкими пятнами на черном фоне вывороченной земли белели островки зреющей ржи.

Когда же на позиции ринулись фашистские танки и автоматчики — окопы ожили. Встретили врага залпами. А когда танки подошли совсем близко, в них полетели гранаты и бутылки с зажигательной смесью.

Волна атакующих схлынула. Но не успели мы как следует подправить свои окопы, пополниться боеприпасами, как атака возобновилась. И снова гремели залпы, почти сливались, становились неразличимыми пулеметные «та-та-та». А затем к ним присоединялись тяжелые разрывы гранат. И снова враг отступал.

И так — весь день, до наступления темноты.

27 июня противник стал более настойчив. Немцам несколько раз удавалось врываться в наши окопы. Разгоралась ожесточенная рукопашная схватка. И к этой ночи мы остались на своих позициях. Не сдвинулись с места и наши соседи справа и слева — моторизованные полки дивизии. Но настроение было неважное: ведь находились мы в глубоком тылу противника…

30 июня комдив получил приказ оставить позицию, отвести полки к реке Друть и занять вдоль нее оборону. Снялись организованно.

Отход прикрывала школа младших командиров. Комдив придал ей временно танковый батальон и артиллерийский дивизион. Ночью подошли к шоссе Минск — Бобруйск. Поступил приказ выдвинуться вперед. Быстро перестроились.

По шоссе двигалось большое количество танков в сторону Бобруйска. Не стоило большого труда установить, чьи они — 46-й корпус Гудериана, участвовавший в захвате Минска.

Генерал Пархоменко не стал выжидать, когда пройдут танковые колонны немцев.

— Советский солдат, даже когда он в тесном вражеском окружении, пока в его руках оружие — должен бить врага, — заявил комдив.

Два дня 1 и 2 июля продолжался неравный бой. Как много значили тогда для фронта, для страны выигранные на каком-то из боевых участков такие вот два дня!

3 июля врагу удалось плотно прижать нас к Березине. У села почти с таким же названием, что и река, — Березино мост сохранился. Дивизия, не задерживаясь, начала переход по нему. А наша школа, танковый батальон, в котором оставалось всего шесть танков, и артиллерийский дивизион снова получили приказ сдерживать наседающего врага. Отступали мы медленно, от рубежа к рубежу, и дали дивизии возможность переправиться на левый берег. Когда же подошли сами к реке, мост оказался разрушенным. Его разбомбили «юнкерсы».

Переправочных средств в селе не нашлось. И мы двинулись вниз по течению реки. Каждый километр пути давался с тяжелыми боями. На изгибе реки, километрах в десяти или пятнадцати от Березино, увидели пристань. К нашему счастью, там оказалось много плотов и даже были баржи.

Переправились довольно спокойно. Дальше путь лежал через заболоченный лес. Автомашины пришлось тянуть танками и тракторными тягачами. Только к утру 5 июля вышли, наконец, на дорогу, ведущую на Могилев. Разведка донесла, что сзади нас, от села, движется моторизованная колонна противника. Мы заняли оборону перед деревней Погост. Задача — не пропустить противника, пока части дивизии не выйдут на реку Друть.

Противник значительно превосходил нас силами. Но наш оборонительный рубеж был очень выгодным. Впереди — ручей с топкими берегами, мы — на высотке, за высоткой — небольшая речка.

Вражеская колонна подошла к ручью, ее встретила наша артиллерия. Немцы заметались по полю. Но вот паника улеглась, и они ответили сильным плотным огнем, особенно по деревне Погост. Несколько раз налетала авиация.

Все попытки гитлеровцев сбить нас не имели успеха. Но настало время, когда наши батареи уже не могли вступать в дуэль с артиллеристами противника, а только изредка посылали одиночные снаряды по его боевым порядкам. Бензина осталось ровно столько, чтобы поджечь свои машины. А из винтовок и автоматов стреляли лишь прицельно, когда была уверенность, что обязательно попадешь в этого проклятого фашиста, которому удалось-таки обложить тебя со всех сторон.

В каком мы положении, поняли и немцы. И на нас обрушивается настоящий шквал снарядов и мин. В ответ — ни выстрела. А может, только я не слышу? Лежу на дне окопа, не в силах пошевелить даже рукой. В крови шея, гудит голова… Надо мной склоняется боец, помогает сесть, отряхивает гимнастерку от земли. Готовится перебинтовать меня. Различаю отдельные звуки — встревоженные голоса у наших окопов и со стороны противника — глухой топот множества ног. Поднимаюсь в окопе. Боец пробует остановить меня, но так и замирает с зажатым в руке индивидуальным пакетом.