Тейн Фрис - Рыжеволосая девушка

— Это шампанское, — сказал он, — я хотел сохранить до освобождения нашей страны. Но я не буду ждать. Освобождение не за горами. С кем же, в самом деле, должен я распить этот благородный напиток в такой момент? Я выпью его сейчас с вами!

Он поставил на стол три высоких граненых бокала. На лице у Хюго играла все та же чуть смущенная и насмешливая улыбка, глаза сияли. А у меня снова полились слезы: право, казалось, в этот момент я готова была расчувствоваться от каждого проявления симпатии. Я не узнавала себя. Ведь в этот самый момент радостное событие празднуется во всех оккупированных областях, в сотнях тысяч семейств; я так взволновалась, что с трудом могла взять себя в руки. Да, а может быть, и в сотнях тюрем и лагерей, куда, как мы частенько слышали, новости быстро проникают. Я вздрогнула и нервно рассмеялась, услышав звук выстрела — это ударила в потолок пробка: наш хозяин открыл шампанское. «Салют в честь англичан!..» — подумала я. — Рим они освободили на прошлой неделе, теперь настала очередь Парижа… Моя фантазия снова разыгралась.

— Поднимайте бокалы! — воскликнул Ливенс. — За победу!

Мы взяли бокалы. Золотистая влага — холодная, пенящаяся, игристая — шипела, переливаясь через края бокалов; брызги попадали на руки и на платье. Мы выпили за победу. Шампанское пело у меня в крови. Я слышала, как тяжело дышит Хюго.

— Я в первый раз пью этот напиток, — сказал он. — Теперь я понимаю, почему люди так любят его.

— Это праздничный напиток, — объяснила я. — И я тоже впервые его пробую, тебе нечего стесняться.

— Разве я стесняюсь? — удивился он. Мрачная морщина на его лице совершенно исчезла; он весь сиял, его энергичный рот улыбался, ясно глядели на меня голубые глаза. Я так же тепло кивнула ему в ответ. Я была счастлива и спрашивала себя, сумеет ли он прочесть счастье в моих глазах? Мне казалось, что шампанское помогло мне увидеть свободное будущее, жизнь без нацистов.

…На следующее утро мы простились с Ливенсом. Старик раненько пошел в сад, наломал жасмина и срезал даже несколько нарциссов и тюльпанов. Он сам вложил мне в руки свежий, влажный от ночной росы букет. Я бы охотно расцеловала старика, но в смущении не решилась. Мы неловко пожали ему руку. Решительным жестом прервал он наши попытки выразить ему благодарность. Он был растроган и не пытался скрыть это.

— Приходите снова, если сможете, — сказал он. — Или если вас опять приведет сюда дело… От вас многое зависит. Вы поддерживаете в нашем народе веру. И делаете сильными других. Я рад, что смог для вас хоть что-то сделать.

Хюго, снова облачившийся в зимнее пальто, застенчиво ухмыльнулся.

— Жаль, господин Ливенс, что мы не можем оставить вам что-нибудь на память о Сопротивлении…

— В следующий раз возьмите с собой велосипеды, — сказал старик, глаза его искрились и мерцали.

…Растроганные и немного опечаленные, мы шли по тихим утренним аллеям к шоссе, чтобы сесть на автобус, который увезет нас из Билтховена… Я неловко держала цветы. Хюго тащился в своем толстом пальто. Дом Снейтерса остался слева от нас, зато мы должны были пройти мимо старинного господского дома ван дер Б., бывшего «великого могола» бывшей «Восточной компании». Одна из чугунных калиток была открыта. Мы пробрались внутрь сада и, скрываясь за густой живой изгородью кустов бирючины, некоторое время наблюдали за домом. Высокие французские окна уже не были плотно закрыты; в некоторых из них гардины тихонько колыхались на утреннем ветерке. Возле дома стояла длинная, покрытая темным лаком автомашина, ее поливал водой из садового шланга человек без пиджака и в черном фартуке. Мы с Хюго переглянулись.

— Добро пожаловать в Голландию… — пробормотал Хюго сквозь зубы. — Автобусу придется немного подождать нас, Ханна!

Мы скрылись в лесу, неподалеку от дома. Отсюда нельзя было видеть, как люди будут выходить из калитки, но так как шофер все еще возился с машиной, мы могли предположить, что директор Утрехтского торгового банка, спекулянт по поставке восточных рабочих для рабского труда, владелец крупповских акций, пока еще не намерен покинуть свой великолепный дом. Время от времени кто-нибудь из нас, чаще я, подходил к дому и наблюдал — аллеи стали многолюднее, и Хюго в своем зимнем пальто мог вызвать излишнее внимание; кто-нибудь мог бы припомнить, что и раньше какой-то человек в зимнем пальто чего-то тут искал… Немцы все так же нервничали и разъезжали взад и вперед между своими конторами и «домами отдыха». У голландцев, как и вчера вечером, был довольный вид, они снова обрели чувство собственного достоинства. Разумеется, не было ни одного человека, который не знал бы, что «D-day», на который Би-би-си много раз намекало, наступил… «D-day, Doomsday», — повторяла я, пока мы лежали в лесу, поджидая, не покажется ли на улице господин ван дер Б. в своем лимузине; и я объясняла Хюго, как англичане представляют себе этот «судный день» — конец мира… Хюго был в хорошем настроении и смеялся, жуя стебелек травы.

— «Конец мира» и «судный день» — это хорошо, Ханна, — заметил он. — Если только это действительно будет настоящий конец для них.

Но в этот же самый день — совершенно непредвиденно — наше долготерпение подверглось еще одному испытанию. Теперь, однако, не было той гнетущей подавленности, как накануне, когда мы бродили здесь, уверенные, что все наши старания напрасны. Вдохновленные мыслью о «судном дне», мы могли перенести жару, жажду и голод. Раз пять ходила я взглянуть на дом, и каждый раз оказывалось, что автомашина все еще там. После полуденного отдыха шофер вынес плетеные стулья и зонтики к террасе возле пруда. Там устроили чаепитие; я видела костлявую женщину лет пятидесяти, она держалась так прямо, будто проглотила палку, и явно старалась выглядеть лет на двадцать моложе; волосы у нее были выкрашены в ярко-рыжий цвет. Видела я также мужчину в панаме, с двойным подбородком и мощным загривком — впрочем, он ничуть, видно, не стыдился своей тучности. Когда же он уселся под зонтом возле пруда и положил панаму на соседний стул, обнажился лысый, блестящий загорелый череп. Классический тип мошенника и спекулянта, нажившегося на войне, сытого и брюзгливого… Я вернулась к Хюго и сообщила, что господин в. д. Б. наконец объявился.

Хюго весь превратился во внимание — обостренное, но сдержанное. Как хорошо знала я это выражение его глаз и рта, так явно говорившее об охотничьем пыле. Он сказал, чтобы я посмотрела за его пальто, а сам отправился на разведку но тропинке, идущей между садами.

— Великолепный экземпляр, — сказал он, вернувшись. — Большого ущерба никому не будет, Ханна, в особенности если учесть, что за этим господином числится.

— И тебе не жаль эту милую вдову? — спросила я.