Богдан Сушинский - Похищение Муссолини

Тем не менее за приказ, копия которого хранилась сейчас на его столе, он был признателен Колчаку. Как-никак в течение всех лет, что минули после Гражданской войны, Семенов использовал именно эту, данную ему Колчаком, «всю полноту военной и гражданской власти на всей территории Российской Восточной Окраины».

В ситуации, при которой любой, собравший под своим началом полсотни земляков, объявлял себя атаманом, а всякий наголову разбитый красными генерал тщился предстать перед заграницей в лике единственного, богоизбранного спасителя России, военно-политическое завещание верховного правителя становилось уникальным юридическим подтверждением хоть какой-то правомочности амбиций одного из генерал-атаманов, ставило его право на верховенство в среде дальневосточной белогвардейской эмиграции, и даже среди ее генералитета, вне всякой конкуренции.

Наконец, только приказ Колчака давал основание японской военной и гражданской администрации рассматривать генерала Семенова в качестве единственного и полноправного представителя эмиграции на всех переговорах. Японцы отлично понимали: стоит генералу Семенову сойти с политической арены, и в стане белого офицерства начнется такой разброд, что вселить в него дух единства будет уже невозможно.

Генерал Семенов, конечно же, осознавал все это. Не скрывал, что осознает. Деликатно старался не злоупотреблять надеждами и расчетами своих покровителей. Однако же цену себе держал. Что-что, а это он умел.

— Господин генерал, — появился в дверях полковник Дратов, — звонят из японской миссии.

Семенов растянул губы в благодушной улыбке. Он всегда улыбался, не раскрывая рта, не разжимая губ, совершенно беззвучно. В то же время ни слова не произносил улыбаясь. Каждое его слово было словом атамана Семенова. Оно могло и должно было рождаться из суровой необходимости и в суровой сосредоточенности.

Но сейчас ухмылка его оправдана. Сообщение о звонке из японской миссии представлялось похожим на появление духа, которого он вызвал своими раздумьями и воспоминаниями.

Семенов спустился вниз, прошел в служебный кабинет и снял трубку.

— Господин генерал? — услышал он русскую речь, приправленную неподражаемым японским сюсюканьем. — Начальник японской военной миссии в Тайларе господин подполковник Таки почитал бы за честь видеть вас.

«Почитал бы за честь», — обратил внимание Семенов. Общаясь Срусскими офицерами, этот Куроки зря времени не теряет. Правда, атаман прекрасно знал, Что переводчик штаба японской военной миссии не теряет времени еще и потому, что является кадровым офицером разведки. Но это не меняло сути их отношений.

— Мне тоже приятно будет встретиться с господином подполковником.

— Он почитал бы за очень большую честь, если бы вы нашли возможность встретиться с ним уже сегодня.

— Прямо сегодня? — мельком взглянул атаман на настенные часы. — Признаться, несколько неожиданно.

— Господин подполковник не сомневался, что вас это устроит. И не ошибся.

«Азиат чертов», — выругался про себя генерал, вновь взглянув на часы. — Совсем обнаглел, в соболях-алмазах…

— В таком случае, господин подполковник был бы рад видеть вас у себя в миссии в шестнадцать тридцать.

— По-моему, это самое удобное, время для деловых встреч.

— Господин подполковник также не возражал бы, если бы вместе с вами на встрече присутствовали господин Бакшеев [12] Бакшеев А.П., генерал-майор, заместитель атамана Семенова» председатель воинского казачьего правительства Забайкалья, а затем председатель «союза казаков на Дальнем Востоке», командир Захинганского казачьего корпуса. В 1946 г. Военной коллегией Верховного суда СССР приговорен к расстрелу. и господин Власьевский [13] Власьевский Л.Ф., генерал-майор. В Гражданскую был начальником казачьего отдела семеновской армии. В Маньчжурии ведал поставками семеновским частям, а также их финансированием. Поддерживал связь между штабом Семенова и командованием японской армии. Осужден вместе с Бакшеевым и по приговору суда расстрелян. .

— Передайте господину Таки, что мне лестно слышать имена своих боевых сподвижников, — улыбался и кланялся Семенов. Пока вдруг не поймал себя на том, что, беседуя с переводчиком, он, генерал, до омерзения вежливо, по-холуйски заискивающе, улыбается и кланяется… трубке. «Совсем ояпошился!» И круто выругался про себя.

Сбываются, понял атаман, его самые мрачные предсказания. И среди них — наиболее безутешное: «Эти япошки заставят мое православное войско до того съазиатиться, что потом с ним уже невозможно будет возвращаться в Европу». Так вот, похоже, что оно начало сбываться в наиболее страшной форме: первым «съазиатился» он сам, атаман.

— Если господин Семенов сочтет необходимым пригласить еще кого-то из своего генералитета, господин Таки не сочтет это отступлением от списка приглашенных. Господину генералу виднее, кого из штабных чинов взять с собой для того, чтобы разговор о будущем его армии был более обстоятельным.

— О будущем армии? — насторожился атаман. Это ж надо было Куроки умудриться изложить тему их встречи в такой «заушистой» форме!

— Теперь все думают о будущем, — уклонился переводчик от каких-либо вопросов, касающихся предстоящей встречи.

— Ветры перемен веют не только над Европой, господин Семенов. Они все чаще достигают окраин Великой Азии.

— Лучше бы не достигали. Особенно ветры тех перемен, которые происходят сейчас на пространстве между Берлином и Римом, — ворчливо заметил Семенов, суеверно открещиваясь от какой бы то ни было связи реформ в своем войске с тем, что происходит на германских фронтах. Хотя, если японцы что-то задумали относительно его частей, оно неминуемо будет навеяно ветрами, веющими с Запада, — в этом Куроки, чертов азиат, прав.

Положив трубку, Семенов еще несколько минут стоял, глядя на нее, словно колдун на волшебную шкатулку, в ожидании очередного исчадия своего волшебства. Ему порядком надоела вся эта подколодная азиатская дипломатия, в которую более двух десятилетий играли с ним китайцы, маньчжуры, монголы, а теперь вот и японцы. Он все труднее понимал действия и расчеты японского императора и его генерального штаба.

Атаман был убежден: лучшее время для своего выступления японцы уже упустили. Безнадёжно упустили. Вторжение нужно было начинать весной сорок второго. Немцы еще стояли в центре России. Победы их были неоспоримы. Миллионы красноармейцев, томящихся в немецком плену, куда охотнее пошли бы в русские освободительные формирования, узнав, что с востока на большевистскую Россию двинулась еще одна мощная сила. А все, кто оставался преданным Белому движению здесь, на Дальнем Востоке, восприняли бы появление войск атамана Семенова на левом берегу Амура как продолжение Гражданской войны. Только теперь уже ц нему присоединились бы сотни тысяч крестьян, понявших, что марксистско-ленинские жидо-большевички просто-напросто обманули их, не дав ни земли, ни свободы, ни равенства, ничего, кроме доброй сотни коммунистических концлагерей.