Богдан Сушинский - Ветер богов

— Я допускаю все, что угодно, пока не сумею убедиться в противоположном.

Марта игриво скосила на него глаза и рассмеялась.

— Не думала, что свои кадры СД набирает из выпускников философских факультетов. Не выдадите из мужской солидарности?

— Не выдам.

— Независимо от всего сказанного мне интересно было взглянуть на «первого диверсанта рейха». О постели мне, конечно, мечтать трудно. Фройнштаг и мой Умбарт — препятствия почти непреодолимые. — И вновь игривый взгляд, после которого никакое препятствие восприниматься всерьез уже не может. — Да и женщина, жаждущая вас видеть, замечу, тоже в какой-то степени влюблена. В какой-то… степени.

Небольшая двухэтажная вилла, обнесенная металлической оградой, словно крепостным частоколом, располагалась между тремя размытыми холмами, каждый из которых представлял собой, особый природный мир — со своими ландшафтом, растительностью и даже цветом. Один представал в бутафорном подобии скалы, другой был засажен молодым садом, третий напоминал пепельный осколок кратера давно потухшего вулкана.

— Возводить виллу в такой монашеской унылости, когда в полумиле — залив лазурного безмятежья… — продолжала Марта фон Эслингер. — Только вилла-то не моя. Я всего лишь арендую часть ее…

— Вот почему штурмбаннфюрер Умбарт слывет человеком, погрязшим в бедности, скупости и долгах.

— По крайней мере по этому поводу вам уже не придется прибегать к донесениям агентуры, — беззастенчиво хихикнула разорившаяся аристократка. — Другое дело, что вам непременно сообщат: «Марта фон Эслингер — австрийская националистка, сепаратистка и масонка».

— И будут правы?

— В том-то и дело.

— Почти традиционный набор обвинений врага рейха, — признал штурмбаннфюрер.

— Однако опыт герра Шварца, владельца «Солнечной Корсики», свидетельствует, что с некоторых пор к подобным слабостям своих земляков герр Скорцени относится почти с библейской великотерпимостью.

— Он свидетельствует еще и о том, что Скорцени тоже не чужды некоторые непростительные слабости. Послушайте, госпожа фон Эслингер, — сказал штурмбаннфюрер, выходя из машины и мгновенно примечая, что в беседке, просматривающейся между кустами, притаился охранник. — Вы, очевидно, даже не подозреваете, какому риску подвергаете себя, не понимая, что ни тот амбал, что притаился в беседке, ни два дебила, которые после третьего выстрела высунут свои сонные рожи из самой виллы, не помешали бы мне пристрелить вас прямо здесь же, под венецианской аркой входа на виллу.

— Почему вы предполагаете, что я не осознаю этого? — вздрогнула фон Эслингер, совершенно не ожидавшая, что их полусвет-ская беседа в машине завершится таким ужасным дипломатическим разъяснением. — Просто мне казалось, что вы прибегнете к своим угрозам еще там, у отеля. А пристрелите — на одном из поворотов, у обрыва или зарослей. Более неудачного места для зачтения приговора, чем подъезд виллы, даже трудно себе представить.

— Это не приговор. Обычная констатация реалий.

— Так мы все же войдем или будем митинговать у ворот? — Марте фон Эслингер понадобилось немало усилий, чтобы заставить себя улыбнуться, и все же улыбки не получилось.

— Войдем.

— Странные вы, мужчины: одни, садясь рядом со мной в машину, начинают нервно ощупывать мои коленки, другие столь же нервно — кобуры своих пистолетов. Не знаешь, на кого из вас злиться, а кому сочувствовать. Между тем на втором этаже этого особняка, в комнате для молитв и покаяний — существует здесь и такая, вас с огромным нетерпением ожидает госпожа Ленерт.

— Простите, не понял?

— Я сказала: вас ждет госпожа Ленерт. Вот уж не думала, что, услышав имя «папессы», вы решитесь переспрашивать его.

— Но в это невозможно поверить. Госпожа Ленерт, «папесса», здесь? — с непосредственностью провинциала ткнул он в сторону виллы пальцем. — Как она могла оказаться на острове? Я спрашиваю совершенно серьезно, — повысил голос Скорцени. — Хватит с меня мифической мадемуазель д’Ардель.

— Прекратите, господин Скорцени! — вдруг возмутилась Марта фон Эслингер. — Сие вам должно быть известно лучше, чем мне.

От неожиданности штурмбаннфюрер замялся.

— А что вы хотите от мужчины, который столько времени нервно рассматривал ваши коленки, не решаясь притронуться к ним? — наконец нашелся он.

— Вот вам урок, Скорцени: нельзя «первому диверсанту рейха» менять разлагающий климат Италии на не менее разлагающий климат Корсики. Надеюсь, услышав имя бедного, вечно молящегося монаха Тото, переспрашивать его вы уже не решитесь. И не только потому, что постесняетесь моей въедливой ухмылки.

Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что Марта фон Эслингер не лгала: там, в глубине комнаты, почти у самого окна, между огромной, на всю высоту стены, картиной «Мадонна с младенцем» и небольшой кафедрой для чтения Библии и покаяний, действительно стояла Паскуалина Ленерт. Скорцени признал ее как-то сразу, еще даже не разглядев как следует лица; признал, несмотря на то, что сейчас она была одета в длинное светское платье, очень напоминающее платья придворных дам прошлого столетия.

— Да хранит вас Господь, Скорцени, — негромко и взволнованно проговорила «папесса», осеняя приблизившегося штурмбаннфюрера крестоналожным движением руки. — Уверена, что вы будете снисходительны к слабой женщине и не станете обвинять в той настойчивости, которая была проявлена мной в попытке встретиться с вами.

— Как снисходительны были и вы ко мне, когда какое-то время назад я столь же настойчиво прорывался к вам в резиденцию папы римского «Кастель Гандольфо». Вот что значит быть дальновидно терпимым к порывам и порокам друг друга.

— Вы заговорили устами библейского мудреца, — улыбнулась «папесса». — Это уже кое о чем свидетельствует.

— Кое о чем.

Сменив одеяние, она и сама как бы изменилась: теперь перед Скорцени стояла не монахиня, а вполне симпатичная светская женщина, с коротковато стрижеными, крашеными рыжеватыми волосами, которые свидетельствовали о ее попытке скрасить налет возраста; а щедро напудренное симпатичное лицо со слегка расширенным вздернутым носиком и умопомрачительные духи, создающие вокруг Паскуалины томное благоухание, — о ее жестоком намерении любой ценой понравиться мужчине. Пусть даже погрешив против канонов своего монашеского сана.

Впрочем, на то она и «папесса», чтобы позволять себе то, что непозволительно другим женщинам из папского окружения.

— Это похвально, господин Скорцени. Поэтому уверена, что вы также простите мне и то, что в разговоре с вами я представилась госпожой д* Ардель.

— Так это были вы?! Вы, а не госпожа Эслингер?