Богдан Сушинский - Граница безмолвия

— Так точно. Старший лейтенант Загревский.

— Полковник Удальцов. Направлен штабом пограничного округа.

«Нет, шрам у него старый, — определил про себя Ордаш, присмотревшись к щеке полковника, оказавшегося как бы вполоборота к нему. — То ли в Гражданскую под саблю беляка подставился, то ли в Испании зацепило». И даже ощутил какое-то разочарование, поскольку ожидал увидеть первый шрам войны уже нынешней.

— Я понял так, — кивнул Загревский в сторону «Вайгача», — что вас атаковали немецкие самолеты?

— В чем нетрудно убедиться. Выяснить бы только, откуда они взялись? — с надеждой взглянул он на начальника заставы. — Вам ничего об этом не известно?

— Откуда берутся — не знаю. Однако видеть германский самолет над островом Фактория приходилось. Мыслю, что на одном из островов германцы умудрились создать тайную базу.

— Так, может, на этой вашей Фактории и создали?

— Под носом у погранзаставы? Это уж было бы слишком нагло.

— А нападать на нас за тысячи километров от фронта — не нагло? Однако же решились. Мы шли караваном. Два наших судна ушли на дно, один эсминец получил серьезные повреждения и отстал. Второй тоже, как видите…

— Уже заметили.

— Четверых убитых мы вчера предали морю. Однако на борту находятся трое раненых. Один из них, помощник капитана, тяжелый, боюсь, не довезем. Судовой фельдшер говорит, что нужна операция.

— Мой фельдшер скажет то же самое, — пожал плечами начальник заставы.

— Знаю. Мы связались с Салехардом, попросили перебросить по воздуху сюда, на заставу, хирурга.

— Из Салехарда?! — оживился Ордаш, подавшись в сторону полковника и начальника заставы, — Там есть хороший военный хирург доктор Атаева. Я слышал о ней. Нужно попросить, чтобы прислали именно её.

Полковник исподлобья взглянул на него и проворчал:

— Не по уставу мыслишь, старшина. Не то время, чтобы лекарей выбирать. Тут уж кого пришлют. Лишь бы скальпель в руке держать умел.

Не обратив никакого внимания на стоявших чуть позади начальника заставы младшего лейтенанта и старшины Ящука, он велел Загревскому сразу же провести его на заставу и немедленно построить личный состав.

— О том, что идет война, вы, конечно, и до нашего прибытия знали, — обронил он, поднимаясь вместе с начальником заставы на вершину возвышенности.

— Связи с Большой Землей у нас нет. Вышла из строя рация. Еще раньше — радиоприемник, питания нет.

— Знаю, вышла. Что и есть разгильдяйство безо всякого покая-ния, — резко произнес он, преподнося Загревскому слово «разгиль-дяйство» по слогам и с каким-то циничным отвращением.

— Официально никаких сведений не поступало, товарищ полковник. Однако от командира ледокола «Смелый», который проводил караван, шедший…

— Так вот, ситуация на фронтах крайне тяжелая, — не стал выслушивать его воспоминания и объяснения Удальцов. — Неожиданно тяжелая, и это тоже является разгильдяйством безо всякого покаяния. Но подробнее — перед строем. Транспорт у вас какой-нибудь есть?

— Старенькая полуторка, вышедшая из строя еще в начале зимы. Дорога вон, по серпантину, камнем выложена. Солдатам, правда толкать приходится, чтобы с последнего подъема не сорвалась, но все же. Водитель утверждает, что починить ей можно, да только детали нужны.

— На судне есть военный автомеханик и несколько ящиков запасных деталей. Не про вашу честь везли, понятное дело, тем не менее прикажу, чтобы помог. В вашем распоряжении сутки, чтобы перегрузить дрова, уголь, продовольствие и все прочее, что вам полагается. Через двое суток судно должно взять курс на восток.

— Но обычно оно стояло трое суток.

— Обычно оно приходило в мирное время, — сурово улыбнулся полковник, помня, очевидно, что шрам войны превращает его улыбку, а следовательно, и все лицо, в некое подобие суровой, воинственной маски. — Отсрочить выход может разве что прилет хирурга.

— Вряд ли мы за сутки успеем, особенно если не починим полуторку.

— В этот раз успеете, поскольку запасы урезаны до самых минимальных.

— Это невозможно, товарищ полковник. В этом году старых запасов у нас уже не осталось. — Об охотничьих припасах начальник заставы решил не распространяться, это была его командирская «заначка». — Позвольте напомнить, что в прошлые годы судно приходило в середине июля, поэтому у нас всегда оставались кое-какие припасы на черный день. Но теперь, после месячной задержки…

— Мне известно, когда обычно приходило к вам судно, и когда должен был пришвартоваться у вас «Вайгач». — Голос у полковника был скрипучим, как «голос» полуоторвавшегося от крыши листа старой жести. А еще он был хриплым и хронически простуженным.

К тому же говорил Удальцов слегка шепелявя. Старшине даже показалось, что челюсть у него вставная.

— Прошу прощения, конечно, — смутился Загревский, — но сами понимаете…

— Вам не за что извиняться. Вы еще не знаете главного. А главное заключается в том, — полковник на ходу резко повернулся к шедшему чуть позади него старшему лейтенанту и остановился, — что почти весь личный состав заставы уходит на корабле.

Загревский, Ласевич и Ордаш ошарашенно переглянулись, однако никто не произнес ни слова. Так, молча, они и поднялись на равнину прибрежного плато. Дышал полковник тяжело, натужно, как человек, давно отвыкший от подобных нагрузок или же основательно больной.

— Весь личный состав? — только здесь решился уточнить Загревский. — А как же застава? Нам что, вообще приказано бросить заставу?

— Вы невнимательны, старший лейтенант. Я сказал: «почти весь личный состав».

— Понимаю, но как же всё это? — обвел он рукой восставший перед полковником пограничный форт, словно бы и в самом деле не понимал, о чем идет речь. — Как застава? Что с ней будет?

— Опять не по уставу мыслишь, старший лейтенант.

В отличие от полковника, Ордаш прекрасно понимал его. Удальцов представления не имел, сколько сил бойцы заставы вложили в то, чтобы по-настоящему привести её в боевое состояние, превратить в настоящий полярный форт. Причем делалось все это без приказа сверху, исключительно по инициативе начальника заставы. И теперь все это — коту под хвост.

Однако полковнику, уже познавшему, что такое война, огорчения их были непонятны да и неведомы. Даже если бы Ордашу удалось рассказать ему обо всех этих напряженных приготовлениях, он в лучшем случае пожал бы плечами: «Не по уставу мыслишь, старшина». Именно это он и сделал, когда, уже возле ворот форта, обращенных в сторону тундры, произнес:

— Всякие ненужные разговоры с этой минуты отставить. Я привез письменный приказ командования. На заставе остается только один человек [51] Здесь использован реальный факт из истории Второй мировой войны. На одной из северных советских застав действительно весь личный состав был снят судном обеспечения и переброшен на фронт. До следующего прихода судна, то есть на год, на заставе был оставлен только её старшина. В свое время этот уникальный случай был описан в советской прессе. Понятно, что в данном романе этот факт использован в художественной интерпретации. .