Мэри Рено - Александр Македонский. Трилогия (ЛП)

— Это было необходимо, — сказал он.

Рабам я велел держать ванну в готовности. Это тоже оказалось необходимо: даже на лице его виднелись кровавые брызги, руки до локтей и ноги до колен сплошь были красными. Когда Александр лег на кровать, я спросил, не голоден ли он. «Нет, вот только немного вина», — отвечал он мне. Я принес вино, ночной светильник и уже повернулся уйти, когда царь позвал: «Багоас», вглядываясь в мое лицо. И тогда я нагнулся и поцеловал его. Александр принял поцелуй как дар и поблагодарил меня взглядом.

Я лежал в своем шатре, ежась от предрассветного холода, когда костры снаружи уже почти угасли, — мне не давали уснуть мысли, преследовавшие меня всю ночь: толмач был согдианцем, а ни один согдианец по доброй воле не признает, будто на этой земле есть что-то такое, что ему не под силу. С другой стороны, если инды поняли так, будто могут спокойно удалиться, они ушли бы днем. Знали ли эти люди, что нарушили слово? Знали ли, что связали себя обещанием? Александр был там и видел их лица. Должно быть, по ним можно было судить, что темнокожие воины понимали, какую клятву дают.

Я думал о лежащих на холме мертвецах, уже раздираемых голодными волками да шакалами. Я знал, что иные руки скрепили печатью решение об их смерти еще прежде Александра, — рука Филота, руки казненных телохранителей, руки всех тех вождей и сатрапов, что пожимали правую десницу Александру, клялись ему в верности и были почетными гостями на его пирах, чтобы позже перебить доверенных им воинов и напасть на основанные Александром города.

Еще слыша о нем только лишь из уст его врагов, я уже знал, что Александр начал все эти войны, ища для себя не выгоды, но чести. Обрел ли он ее? Сам Дарий, доживи он до того, чтобы принять милость от Александра, остался бы он верен повелителю македонцев, всего лишь храня честь данного слова? Или страх удерживал бы его куда надежнее? Я вспоминал рассказ о раненых, перебитых у Исса. Воистину мой господин не получал того, чем наделял. Своими собственными глазами я видел, как на его веру ложились раны — одна за другой. Сегодня я узрел шрамы.

«И все же, — думал я, — сама скорбь моя проистекает от него одного. Кто еще в этом мире обучал меня милосердию? Служа Дарию, я сказал бы о ночи, подобной нынешней, только одно: такое неизбежно».

Да! Если этой ночью Александр захотел бы всего меня — целиком, а не просто поцелуй прощения, — я не стал бы удерживать при себе даже свое сердце. Нет, не в ту минуту, когда души мертвецов кружатся в горнем воздухе вокруг нашего лагеря. Лучше довериться и потом сожалеть, чем не верить вовсе. Люди могут быть чем-то большим, чем они есть, если только захотят постараться. Александр на собственном примере показал, чего может добиться один человек. Сколькие следовали тому примеру? Мне не под силу счесть и тех, кого видел я сам, но сколькие придут нам на смену? Те полководцы, что презирают человечество за ничтожность составляющих его людишек и заставляют их уверовать в собственную ничтожность, — они убивают больше, чем Александр во всех своих войнах, прошлых и будущих.

Так пусть же он никогда не перестанет верить в людей, даже если напрасно истраченная вера будет тяготить его. Александр устает больше, чем способен ощутить, его дыхание спешит в скупом горнем воздухе, его сон нарушен. Да, души мертвецов, я с легким сердцем пойду к нему, если он позовет.

Но Александр так и не позвал меня. Он лежал в своем шатре наедине с собственными тяжкими думами, и, когда поутру я пришел служить ему, глаза его были открыты.

21

Мы спустились к рекам, одержав еще немало по-5ед, величайшая из которых — захват горы Аорн, по преданию, устоявшей пред самим Гераклом. Александр добавил и ее к цепи покорившихся ему крепостей, защищавших отныне нашу дорогу домой.

И еще был напоенный весенней свежестью края холмов город Ниса, владыка коего вышел навстречу Аександру и просил милости для града, поскольку, как разъяснил нам толмач, сам Дионис основал его.

В доказательство тому здешние жители показывали растущую здесь священную иву — одну во всей местности. Толмач был греческим поселенцем, знавшим верные названия всему. Да и сам я, прогуливаясь по городской улице, приметил раку с изображением прекрасного юноши, играющего на флейте. Я указал на него и спросил у проходившего мимо инда: «Дионис?» Тот отвечал мне: «Кришна», но мы, конечно, говорили об одном и том же боге.

Александр поладил с городским владыкой, и они быстро пришли к согласию. Затем, будучи всю жизнь страстным охотником до чудес, Александр захотел увидеть священный холм бога, сразу за городскими пределами. Не желая вытоптать его, с собою он взял лишь Соратников, телохранителей и меня. Воистину то было царство блаженства, сотворенное без вмешательства человека; зеленые луга и прохлада тени, кедры и лавровые рощицы, кусты с темными листьями и гроздьями ярких цветов, подобных лилиям, и божественная ива, выросшая на голых камнях. Мы сразу ощутили святость этого места, ибо там всех нас охватила чистая радость. Кто-то сплел для Александра венок из ивы, и вскоре все мы были увешаны гирляндами и пели или же славили Диониса его особым священным кличем. Где-то поблизости заиграла флейта, и я пошел на ее звук, но так и не сыскал музыканта. Проходя мимо ручья, весело плескавшегося на заросших папоротником камнях, я встретил Исмения, которого видал лишь мельком с тех пор, как он оставил службу в царской страже и присоединился к Соратникам. Возмужав, он стал еще прекраснее. С улыбкою на устах он приблизился ко мне, обнял и расцеловал меня; а затем он пошел, распевая, своим путем, я же — своим.

Наслаждаясь весенним солнцем после тягот зимней войны, мы спустились в долину, направляясь к рекам. Высокие деревья с густыми кронами и цветочные поляны мы оставили за спиною вместе с холмами. Берега Инда — залежи бесплодного песка, нанесенного во времена обильных паводков. Немного повыше, растянув его на добрую милю на заросших чахлым кустарником дюнах, Гефестион разбил македонский лагерь. А как раз напротив лагеря через реку был переброшен мост.

Мой соперник выехал вперед, дабы встретить Александра. Гефестион потрудился на славу — и он сам, и его инженеры. Мост оказался длинной цепью связанных бок о бок крутобоких ладей с твердым настилом поверху и был длиннее ширины речного потока, ибо река весьма быстро выходит из берегов, когда начинают таять снега в ее истоках. Готовый к этому, Гефестион повелел привязать мост крепкими веревками, протянутыми вдалеке от русла. Александр сказал, что он поступил лучше, чем Ксеркс с Геллеспонтом.

Рядом с местом, приготовленным для шатра Александра, уже были разбиты шатры Роксаны и ее людей. Впрочем, как я слыхал, первыми словами царя — после того, как он приветствовал Гефестиона и похвалил его — были: «Как Буцефал? Не утомил ли его переход через горы?»