Александр Бологов - Один день солнца (сборник)

Она оставила служебку — так велел бригадир, но далеко от дверей не ушла: бросать Егоровну в трудный час было нехорошо. Не будь Бегунова, она бы быстро показала этому субчику, где его часы, послала бы его к белым медведям…

«Неужели будет писать акт?»— подумала Люда о бригадире. Ну, а дальше что? Акт ведь ничего не даст этому обворованному, — как мертвому припарка… Сам-то он, дурачок, понимает это?..

За дверкой слышался тяжелый голос Егоровны — опять она что-то объясняла начальству. Можно было подойти поближе и разобрать, что она там говорит, но Люда не стала этого делать. Она стянула с головы косынку и шагнула к туалету, там закрылась на запор и придвинулась к зеркалу.

Вот так же, только издалека, она видела сегодня во сне Валерия… Люда тряхнула головой. Золотистые волосы — уже с полгода она их красила — набежали на лоб, закрыли часть лица. Она отвела их, подобрала сзади, подняла концы на макушку — и каждый раз поворачивалась к зеркалу то левою, то правою стороной — искала самый лучший вид прически. Когда она собирала волосы на затылке, голова становилась до ужаса маленькой и чужой — как у крысы, подумалось ей.

Нет, самое красивое — вот так, как есть, когда волосы вольно падают к шее и чуть-чуть не достают до ворота. Они и сами вьются на концах, закручиваются внизу наружу, а вот когда она их еще поднакрутит, легко взобьет щеткой, чтобы дать свободу, — тут самое то, что ей надо. Она давно это знает, хотя и примеривается к другим фасонам, когда непричесанной оказывается у зеркала.

Люда приблизила лицо к самому стеклу и потерла безымянным пальцем под глазами, потом отстранилась и оглядела себя всю — общим взглядом. Представила — что она наденет, что сделает с собою, когда пойдет на свидание с Валерием: подбелит у корней волосы, аккуратно-аккуратно положит тени, накрасит ресницы… И, конечно, сделает маникюр.

Тут она вспомнила про Егоровну, вздохнула. Подумала, что обязательно расскажет об этом случае Валерию — разве не интересно? Золотые часы!.. Она передаст в лицах, как суетился этот сумасшедший северянин, как он бегал по вагонам в поисках бригадира и как Бегунов (мужик — будьте покойны!) постепенно, но верно осаживал его и приводил в чувство. Это он умеет.

Люда обеими руками оправила сзади юбку — провела туго по бедрам. Она вроде бы снова ощутила, как Бегунов твердо притиснул к ней ладонь и явственно «испытал» ее.

Все с этого начинают, подумала она спокойно, главное — как отнесешься и ответишь. Опыт у нее по этой части, несмотря на молодость, был. Только Валерий не тронул ее до самого последнего момента, пальцем не коснулся, чтоб хотя бы показать, как к ней относится. Он и этим оказался ей очень интересен. Но прежде всего, конечно, осторожностью в отношениях и вниманием. У нее совершенно не было уверенности, что он может заинтересоваться ею, хотя бы чуть-чуть, то есть не на один вечер, и захочет увидеться еще раз. Потому она и держалась с ним вначале, как с любым случайно пригласившим на танец. Но запомнила этот танец на всю жизнь, все до каждой мелочи, запомнила и его, и свои первые слова.

Сегодня они снова увидятся вечером. Только бы побыстрее кончалась эта их поездка…

Бегунов писал на листке, вырванном из общей тетради. Почерк у него был мелкий и не очень разборчивый, но так как все фиксируемые слова он повторял вслух, Черенков стоял спокойно. В акте все вроде бы было на месте, он получился во всю страницу. Правда, номера дома и квартиры пострадавшего Бегунов на всякий случай переставил, чего тот, конечно, не видел, даже подумать об этом не мог, ибо, перечитывая акт, бригадир назвал дом и квартиру на улице Полярных Зорь в Мурманске, где жил северянин, такими, какими они были в действительности. Черенкова не устраивало другое — слово «пропали».

— Как это пропали? — запротестовал он. — Увели их, украли, и писать надо так же.

Его широкие губы, обвисшие в ожидании, сомкнулись, скулы обтянулись и побелели.

Бегунов какое-то время помолчал, — покуда по очереди ставили подписи под актом. Подписал его и Черенков, поощряемый энергичными кивками бригадира — давай-давай, мол, потом разберемся в деталях.

— Пока нам что известно? — отозвался он наконец. — Что часов нет на месте. А вот куда они делись? Куда? Вы можете сказать сами? Или назвать кого? Вот так…

Черенков глядел потухшими глазами.

— Вот так, — понимающе повторил Бегунов.

— А зачем же мы все это пишем? А?

— Как зачем? Мы должны зарегистрировать случай. Сообщим в линейный отдел милиции, в резерв. А если вещь найдется, вас разыщут и вернут. Если, конечно, подтвердится, что ваша.

— А кто же будет искать? И когда вы собираетесь это делать?

Бегунов неопределенно развел руками, потом, словно вдруг вспомнив про нужную ниточку, потянул ее, сказал быстро:

— Еще тут не все, наверно, обыскано. В вещах смотрели? Еще пошуруйте. Да, да. Может, в туалет ходили да оставили. Все мы живые люди. — Он указал рукою на Егоровну, согнуто сидевшую ближе к двери — Вон, у нее же был случай. Одна мадама наводила в туалете красоту и кольцо с руки оставила. Как подарок тому, кто наткнется. Ну, и что вы думали? Хорошо, что проводник первым увидал и пошел по вагону узнавать — чье. А если бы кто другой? У нас ведь еще не коммунизм… Тоже — караул, обокрали?

Акт — свернутая пополам бумажка — лежал на столике. Долгий разговор ничуть не продвинул дело; наоборот, как-то разжижил его, загнал в трясину. «А как сейчас там-то, в купе? — подумал Черенков. — Может, что новое узналось? Вдруг кто обнаружил у себя?.. А что, сунул сам спьяну в чужой пиджак — все они, так же, как и его, висят в уголочках, — лежат себе часики, оттягивают кармашек… Эта шалава забила мозги — ничего, кроме ее наглой ухмылки в тамбуре, и не помнится. Куда клал, каким манером клал?..»

— Я счас, — сказал он, давая понять, что отлучается по какой-то срочной надобности, а не по причине того, что тут уже говорить не о чем. — Пойду спрошу там… — И быстро покинул служебку.

— Люд! — высунулась вслед за ним в коридор и позвала свою подменщицу Егоровна.

Та не отозвалась.

— Где ж это она? — Егоровна рада была встать и пойти на поиски ненужной ей в данную минуту Люды. Она и снялась было с места, но бригадир остановил ее.

— Погоди, — сказал он совсем иным тоном, нежели говорил до сих пор, в присутствии пассажира.

Егоровна подалась назад.

— Что же это ты так, а? — выставил свои японские зубы Бегунов.

— Чего я?

— А с этим другом. Что же ты это опять делаешь, а?

— А я-то что, господи? При чем я-то, Иван Якимыч? Рассуди сам…

Редко когда Егоровна называла Бегунова по имени-отчеству — разве что на начальстве, на людях. А так все больше безлико: бригадир, главный… Тут, понимала, надо было называть полным именем.