Виктор Кондратенко - Без объявления войны

— Рука еще может работать...

— Вроде ничего... — Поднимали капоты и с удивительной сноровкой устраняли повреждения.

Близкий разрыв бомбы приносит беду. Впереди нашей «эмки» темно-зеленый бензовоз мгновенно превращается в черное облако. Ослепительная вспышка — и неукротимо, яростно разливается по асфальту порывисто полыхающий бензин. Над шоссе гудят огненные вихри, крутят пыль, поднимают ее столбом, сметая с обочин песок и щебень. Человек выскакивает из охваченной пламенем кабины. Живой факел добегает до середины дороги, падает и в сильных всплесках огня становится черной головешкой.

— Что они творят! Что творят! — вскрикивает Буртаков, хватаясь за десятизарядку.

Хозе тормозит. У нас одно спасение — кювет.

Лежа в канаве на спине, Буртаков вскидывает винтовку.

— Не играйте с огнем... Они заметят нас... — Рыжебровый интендант в испуге бочонком накатывается на Буртакова, прижимает большим брюхом дуло десятизарядки к лопухам. Метрах в тридцати от кювета, на грунтовой дороге вспыхивает последняя молния бомбового урагана. «Юнкерсы» уходят.

Худощавый юноша просит перевязать задетую осколком руку. Царапина глубокая, рукав гимнастерки потемнел от крови. Жаль парня. Прощай, НЗ! После перевязки юноша пошевелил рукой, согнул и разогнул пальцы.

— Сойдет. Управлюсь... Батарее нужны снаряды, а тут на складе толклись, время ушло, в самый разгар бомбежки угодили. Лучше всего ночью ехать или рано утром. Вчера начальник колонны в замыкающей машине сидел, крепко водителям помогал, а этот туз-карапуз, — кивнул неодобрительно в сторону интенданта, — в головной пристроился...

— Поехали! — торопит Хозе, съезжая с шоссе на грунтовую дорогу.

В трех километрах от Корца пикировщики прекращают бомбежку. Действуют расчетливо, с особой точностью испепеляют только определенный участок дороги. Если автоколонне удается вырваться — «юнкерсы» не преследуют, она свободно въезжает в Корец.

Маленький городок не защищен зенитками. В любую минуту безнаказанно бродящие в небе косяки «юнкерсов» могут обрушить на его опрятные домики, окруженные кустами буйно цветущего жасмина, бомбовый удар. Оглушенный близкой бомбежкой, Корец притаился. Улочки и дворики пустынны. Жители укрылись в погребах, попрятались в садиках, разбрелись по огородам, подошли поближе к отрытым щелям. Конная милиция покидает город. Это настораживает нас. Решаем заехать к военному коменданту выяснить обстановку.

Комендант, проклиная плохую связь, говорит:

— Механизированный корпус генерала Фекленко юго-западнее Ровно перешел в наступление.

— Перешел! Хорошо... — радуется Буртаков. — Какая там обстановка?

— Не берусь судить... Новых данных не имею. Связь! Как нам нужна связь! — И тут же ободряет: — До Горыни путь свободен, езжайте смело.

На этом кончается выяснение оперативной обстановки. Мы выходим во двор комендатуры разочарованными. В кустах жасмина, где стоит наша замаскированная «эмка», делаем десятиминутный привал. После бомбежки и дорожной жары — тихий тенистый уголок двора с кустами цветущего жасмина, с мирно гудящими пчелами напоминает жизнь, которая так неожиданно ушла и, очевидно, не скоро вернется.

— Я уверен: чья-то вражеская рука мешает точно выполнять приказы высшего командования. Где «ястребки»? Почему истребители не прикрывают шоссе? — Буртаков вспыхнул: — С воздуха дубасят, а на дороге в ответ даже выстрел не щелкнет. Вот о чем писать! Земля должна греметь залпами.

Я развернул карту.

— Давайте взглянем. Фекленко наступает юго-западнее Ровно. Значит, он идет на Дубно. Может быть, там у танкистов успех?

— Я, как сказал комендант, «не берусь судить», — проронил Филь.

— Ой Филь ты мой, Филь, а еще танкист, — с укоризной сказал Буртаков. — Если механизированный корпус перешел в наступление, то его стальная лавина, конечно, может развить успех. Да-а, мы о Рокоссовском и Кондрусеве забыли! Их мехкорпуса тоже таранят вражеский клин. А ведь есть и мехкорпус Карпезо. Смотрите, какая наступательная сила. Клин срежут, и мы прикатим к шапочному разбору. Поехали!

— Заводить?

— Заводи, Хозе!

Над обрывистым берегом Корчика распахнутые окна приветливых домиков машут белыми занавесками, а большие застекленные веранды плавит солнце. В пути думаю о фронтовой дороге, о героях-водителях. Вот тема, рожденная войной. Как доставить груз на передовую позицию быстро и без потерь? Будет очерк... Только необходимо проехать с колонной от склада до окопов. Эх ты, черт, какой же я разиня. Борьба с вражеской агентурой... Тема? Гвоздевой материал. И он ускользнул. Из-за стычки с капитаном не заметил золотой жилы. Чувствую, как в спину опять упирается проклятое дуло. Буртаков делает это намеренно.

— Бригадир, наблюдай за воздухом. Тебе там видней, а ты носом клюешь.

Филь мурлычет: «Не буди меня, жена, порану, не проснусь...»

— Ты лучше посматривай, лирик, а то выскочим из машины, когда над головой засвистят бомбы. — И Буртаков курит папиросу за папиросой.

Я знаю, Владимир не трус, но большой придира, Филь придвигается к боковому стеклу и, оглядывая небо, продолжает тихонько напевать: «Положи головушку на рану, дрогнет ус...»

Мучит жажда. Посматриваем по сторонам в надежде заметить криницу или журавль колодца. Хлеба и хлеба, колосья никнут под зноем. Дорога кажется бесконечной и огненной.

— Ур-р-а! Впереди спаситель! — От радости Хозе дает сигнал.

На фоне белой стены продолговатого коровника виднеется журавль.

Вода такая холодная, что зашлись зубы. Наполнив фляги водой, я с Филем пошли к машине.

Неожиданно у колодца грянул выстрел. За ним второй и третий. Вскинув десятизарядку, Буртаков лихо расстреливал старую шапку грачиного гнезда. А с правой стороны пылила полевка. Там скрипели колеса. Конный обоз вытягивался из хлебов. При первом же выстреле ездовые кинули поводья и, соскочив с подвод, бросились врассыпную. Погрозив Буртакову кулаком, я с досадой подумал: «Сколько у нас еще необстрелянного народа. Много ли можно ждать от обозных, недавно призванных в армию?»

А полевка внезапно полыхнула огнем. Та-та-та... — заработал «максим». Будто крупные капли дождя пробежали по крыше коровника и на зеленых листах железа оставили пятнистый след. Первая очередь легла высоко, но вторая заставила Буртакова укрыться за колодезным срубом.

— Прекратите огонь! — закричал я с обочины. — Прекратите!

В ответ стучал «станкач». Лейтенант Филь с бранью выскочил на полевку, и от залпа крепких слов пулемет захлебнулся.

— Свои! Свои! — загудели в хлебах голоса.

Появился начальник обоза, пожилой перепуганный старшина.

— Прошу прощения, товарищи командиры! Люди нервничают... Новички. Вчера вечером диверсанты обстреляли обоз. Ночью трижды исподтишка по нас огонь вели. Извините... Пока я к головной подводе добежал, один приписник уже полоснул пулеметными очередями... Ему показалось: диверсанты из-за колодца по обозу стреляют.