Виктор Кондратенко - Без объявления войны

Горят два танка. Остальные машины останавливаются, бьют с места из пушек и начинают отползать задним ходом.

— Поджали хвост. Теперь часа на три передышка. — Комбат спрятал бинокль в кожаный футляр и вернулся с нами на свой старый КП в избу.

Когда шли на КП дивизии, Рассохин предупредил меня о том, что Горбатов не переносит запаха водки и табачного дыма. За всю свою жизнь он не выпил капли спиртного и не выкурил ни одной папиросы. Это меня не огорчало. Я был небольшой любитель табака. Курил редко и к стопке тянулся не часто.

За ужином Горбатов высказал мысль, что своими наступательными действиями войска 21-й армии сковали немалые силы гитлеровцев, помешали фашистскому командованию перебросить их под Елец и на другие направления. Горбатов был уверен: наши войска выполнят боевой приказ и закрепятся по восточному берегу Северского Донца от Думного до Волчанска. Потом, пожалуй, наступит временное затишье. Весенняя распутица ожидается ранней и дружной. Снега много. Реки разольются бурно. Земля в полях раскиснет, и никто не сдвинется с места. Но о передышке думать нельзя, надо укреплять свои позиции в инженерном отношении, учить войска воевать. Когда же речь зашла о бронебойщиках, то выяснилось, что в пэтээровских ротах находятся не новички, а стойкие бывалые воины-коммунисты и комсомольцы. Но пока им не везет: подбивают танки артиллеристы.

Вторая половина ночи прошла в беспокоящем минометном огне. Противник, видимо, не мог примириться с потерей сел, выгодно расположенных в лощине, изматывал наши войска обстрелом и готовил контратаку. Однако сон сильнее обстрела. С каким бы треском ни ложились мины, а разрывы все глуше, глуше... Землянка вздрагивает, песок осыпается, и такое впечатление, будто шуршат камыши. Рассохин трясет за плечо:

— Вставай, бронебойщики танк подбили.

Сон, что ли? Нет, это не сон... Горбатов, продувая телефонную трубку, настойчиво спрашивал:

— Ты видишь горящий танк? Кто подбил? Чей расчет?

Но гремит бой, слышимость отвратительная. Со связью не ладится, порыв следует за порывом. Наконец неполадки устранили, полевой телефон заработал исправно. Горбатов позвонил командиру роты пэтээровцев и выяснил историю с танком. Его подбили на окраине сада с дистанции восьмидесяти метров бронебойщики Семен Сударов и Иван Скатов. Они — односельчане, тамбовские колхозники. Пуля, посланная Семеном Сударовым, угодила в бензобак, и машина вспыхнула. Танкисты открыли люки, но выбраться из огня не смогли.

Получив такие данные, можно было тут же послать в редакцию информацию о подбитом танке. «В каждом номере газеты должен быть гвоздь!» — вспоминал я наставление Троскунова. Да, материал «гвоздевой». Стоит лишь передать в редакцию — и он немедленно появится на первой полосе. Но я еще не видел противотанкового ружья, как же писать о бронебойщиках?

Подбитый танк интересовал не только меня. Комдив ждал затишья, но оно не наступало. После шквального минометного огня противник повел методический обстрел сада и особенно того места, где горел танк. Часа через два мины стали посвистывать редко, и Горбатов предложил мне пойти к бронебойщикам.

Вдоль сада — глубокая канава. Она служила нам отличным укрытием. Канавой, как хорошей траншеей, воспользовались расчеты противотанковых ружей и заняли в заснеженных кустах огневые позиции. Одетый в белый маскировочный халат с капюшоном, Семен Федорович Сударов оказался немолодым бойцом. Ему перевалило за сорок. Руки большие, натруженные, узловатые, сильные. Обращался он с длинным увесистым противотанковым ружьем легко, как с обыкновенной винтовкой. Все обратили внимание на то, что ствол бронебойки плотно обмотан бинтом.

— Это я сегодня придумал. Бинт хорошо маскирует чёрный ствол и не горит, когда сталь накаляется во время стрельбы.

Сударов показал мне, как заряжается ружье. Поделился своим опытом о том, как надо выбирать огневую позицию, с какого расстояния лучше всего вести огонь по танкам и куда бить. Теперь я знал, что пуля пробивает пятидесятимиллиметровую броню, рвет гусеницы и, попадая в подбашенную щель, заклинивает башню.

Повалил, завихрился снег. Теперь можно было, не опасаясь снайперской пули, осматривать танк. Пламя внутри машины погасло, но из открытых люков еще вылетал удушливый дым. Пахло едким газом. На меня в упор глянул черный зрачок орудия и заставил на какое-то мгновение застыть. Горбатов неторопливо обошел вокруг танка.

— Горелая коробка, — заключил он и ткнул палкой в борт машины.

Возвратясь на КП, я сразу засел за статью о бронебойщиках. Через день, взглянув на свежий номер, понял: попал в точку. «Гвоздевой материал» подан броско, на первой полосе. И даже помещен снимок: два бронебойщика занимают огневую позицию. В первую минуту показалось, что в редакции проявили оперативность, каким-то чудом раздобыв фото моих героев. Но то были другие бронебойщики.

Выполнив срочное редакционное задание, я решил на несколько дней возвратиться в Ржавец, быстро, как говорили у нас в редакции, «отписаться» и, воспользовавшись армейским узлом связи, передать в редакцию новые материалы.

Политотдел находился в той же старой хате, где, как бы жарко ни топилась печь, с каким бы старанием ни подбрасывали поленья, тепло выветривалось моментально. По-прежнему, когда ложились спать, под плащ-палаткой чувствовалась сырая солома. Сон долго не приходил. Едва стал дремать, как над ухом зашептал старший батальонный комиссар Бронников:

— Вставайте, вызывает командующий фронтом.

— Не разыгрывайте, — и я повернулся на другой бок.

— Это не розыгрыш. Надо немедленно явиться к генералу Костенко.

— Что-что? — я вскочил.

— Не спешите, — Бронников зажег два светильника, сделанных из медных гильз. — Как выглядим? Так, форма в порядке, а вот умыться холодной водой не мешает.

«Скоро полночь — и вдруг срочный вызов. Что же случилось?» С этой тревожной мыслью затянул потуже ремень и пошел за Бронниковым.

Стоял легкий мороз. Ночь была безветренной, на удивление синей-синей, с множеством ярких золотистых звезд. В маленьком домике нас встретил заносчивый капитан, порученец генерала, одетый в новую летную форму.

— Пришли, голубчики. Ну, будет вам на орехи, — и скрылся за дверью.

Мы удивленно переглянулись, но тут снова появился порученец и сделав жест, означающий: входите.

Генерал-лейтенант Федор Яковлевич Костенко сидел в углу за письменным столом в небольшой комнате, заставленной фикусами. За его спиной весь угол золотился от старых икон. Мы стояли по команде смирно, рассматривая иконы, этажерку с набором раскрашенных гипсовых собак-копилок и над кушеткой — плывущих по озерной глади традиционных белых лебедей, творение базарных живописцев; комод с аляповатыми вазами, где среди стеклянного хлама — флаконов и пузырьков, — сияли неизвестно как сюда попавшие два прекрасных подсвечника. Видимо, генерал остановился в домике ненадолго и приказал оставить каждую хозяйскую вещь на своем месте. Сидя за столом, он что-то записывал в толстую тетрадь. Внимательно перечитав написанное, закрыл тетрадь и поднял на нас глаза.