Александр Коноплин - Млечный путь (сборник)

Надо сказать, что к тому времени я уже твердо знал, что быть вором дальше не смогу. Мир, в котором я находился, с каждым днем вызывал во мне все большее отвращение.

Вероятно, немало этому способствовал и год последнего заключения. Если во время войны я видел рядом с собой несчастных, попавших в беду, то теперь меня окружали, в основном, отпетые мерзавцы. Прав профессор, говоря, что преступный мир не нужно пытаться перевоспитывать, его надо просто физически уничтожать, чтобы уберечь от порчи все общество.

Утомленный его длинными и иногда малоприятными речами, я уснул и проснулся среди ночи от крика. Мои товарищи не спали. В комнате было много воров, и в том числе те самые «добрые молодцы», которые разгоняли в свое время воровскую компанию. Посреди комнаты, разутый и полураздетый, сверкая глазами и стеклами пенсне, стоял профессор Нестеренко. Всклокоченная борода его воинственно топорщилась, редкие волосы на затылке стояли дыбом.

— Я — червь! Я — пресмыкающееся! — кричал он. — Но лишь потому, что я — пьяница. Я действительно могу за рюмку водки унижаться, просить и даже паясничать, но я не могу украсть, поймите это!

— Никто вас не заставлял воровать. Речь шла о небольшой услуге для меня лично. Вы не просто не выполнили моего поручения, вы провалили серьезное дело!

Это сказал Боксер. Я не сразу заметил его. Он сидел в слабо освещенном углу комнаты, скрестив тяжелые руки на ручке хорошо знакомой нам трости. Так значит, это суд над профессором! Интересно, чем он закончится? Обычным избиением или… Я живо поднялся и отошел в сторонку. Судьба Нестеренко пока что меня не волновала. Но вот он заговорил снова:

— Вы хотели сделать из меня наводчика, но вам это не удалось. Да, я провалил ваше э-э-э… прошу прощения, никак не могу освоить ваш собачий язык… Назовем его просто «очередное мероприятие». Да, я его провалил. Сознательно. Я предупредил профессора Беспалова, чтобы он был осторожен. Потому что профессор Беспалов — это профессор Беспалов! Я преклоняю перед ним свою седую голову. Хотя он был одним из тех, кто требовал моего исключения из университета. Он всегда прав. Потому что всегда честен и принципиален. Люди, подобные мне, его, естественно, не любят. Я тоже не любил.

Но вчера, когда я увидел его снова… И когда он сам предложил мне помочь найти работу… Я не мог. Я понял, кажется, впервые по-настоящему, кто я такой! И мне стало страшно! Я впервые увидел у себя под ногами бездну. Смрадную, вонючую выгребную яму, в которой копошатся, поедая друг друга, мерзкие отребья вроде вас, — его палец, прямой, тонкий, дрожащий от напряжения, указывал на застывшую в неподвижности фигуру Боксера. — Вы и подобные вам уходите из жизни. И это так же правильно, как то, что меня выгнали из университета. Но вы оставляете после себя вонючий шлейф совращенных вами дегенератов и маменькиных сынков, не желающих работать болванов, и тех, кто по несчастью попал в ваши сети. Поэтому вам нельзя дать умереть своей смертью. Вас надо уничтожать, как крыс, как бешеных собак, как фашистов! Да-да, фашистов! В то время, как честные люди проливали кровь на фронте, вы грабили их детей, убивали их жен, отнимали у стариков последние тряпки, чтобы пропить их в ту же ночь.

Вы грабите эшелоны и тащите одежду, которую ждут те, кто восстанавливает из руин города. Съедаете и пропиваете продукты, без которых погибнут дети, и превратятся в дистрофиков взрослые! Вы, вскрывающие банковские сейфы, и вы, крадущие хлебные карточки у старухи! Вы все одинаково виноваты и всем вам должно быть одинаковое возмездие — смерть! Будьте же прокляты! Я ухожу. И не смейте меня останавливать! Я могу ударить вас в лицо!

Бедный старик. Он все еще был наивен, как воспитанник детского сада. Едва он повернулся к нам спиной, как брошенная кем-то табуретка с силой ударилась ему в лопатку. Нестеренко охнул и обернулся. В ту же секунду Шустрый ударил его по голове поленом. Профессор рухнул на пол. «Добрые молодцы» принялись сапогами отбивать ему внутренности. Что-то, а это они умели.

На этот раз ярость вспыхнула во мне внезапно, как взрыв гранаты. Вот так же точно били меня, еще подростка. Били за то же самое, за тот же бунт против насилия. Отбивали желание уйти из преступного мира. А главное, били те же самые люди — Генка Кудряш и парень по кличке Маруся.

Я мельком взглянул на товарищей. Кривчик плакал от страха, забившись в угол. Мора исчез, должно быть, как всегда, в начале драки. Жук делал вид, что все происходящее его не касается. Шустрый, почуяв «мокрое дело», стоял в стороне, прячась за спиной Боксера. Двое или трое воров гуськом уходили из комнаты. Абсолютное безразличие было только на лице Мити-Гвоздя. Драки он видел всякие, нынешней «малиной» не дорожил нисколько, предвещая ей скорый провал. Боксера ненавидел и ни в чем его не поддерживал. Что же касается Нестеренко, то после его странной речи, из которой Митя понял только, что всех его товарищей и его самого Илларион Дормидонтович не прочь бы убить, его уважение к этому человеку поколебалось. К тому же только круглый дурак рискнет высказывать такие мысли прямо в лицо Боксеру.

Итак, рассчитывать на помощь не приходилось. Я выдернул из-под кучи дров железную кочергу и, не говоря ни слова, опоясал ею широкую спину Маруси. Он от неожиданности охнул и повернулся ко мне лицом. И тогда я опустил кочергу на его широкий и плоский, как односкатная крыша, лоб. В этот удар я вложил всю свою силу, но Маруся только пошатнулся и схватился рукой за лицо. Увидев на ладони кровь, он постоял, подумал, и молча пошел на меня. Все остальные еще находились в оцепенении, когда он нанес мне первый удар. Слава богу, я успел отклонить голову и удар пришелся в левое плечо. Сработал механизм мгновенной реакции, и тут же Маруся получил ответный удар в челюсть. Но что значили для этого гиганта мои удары кулаком? Помнится, он даже не пытался уклоняться. Он шел и шел на меня, словно паровоз, постепенно загоняя меня в угол комнаты, и глаза его при этом смотрели точно в мою переносицу.

Мои лопатки уже ощущали холод штукатурки, когда с печки спрыгнул Митя-Гвоздь. Но наперерез ему поспешили сразу трое. Отбиваясь от Маруси ногами в своем углу, я видел, как от страшного удара Мити первым лег на пол Кудряш, как от второго завертелся на одном месте, зажимая разбитый нос, Шустрый, как отлетел в сторону кто-то из воров, и как поднялся со своего места Боксер.

Все замерли. Даже Маруся, не выпуская меня из угла, повернул голову в их сторону. Когда до Мити оставалось не больше трех шагов, Боксер сделал едва заметное движение и его трость распалась на две половинки. В правой руке оказался стилет с длинным трехгранным острием, в левой — то, что служило ножнами. Казалось, участь Мити была решена. Но в тот момент, когда Боксер сделал последний шаг, ему под ноги бросился Вася Кривчик. Не ожидавший этого Георгий Анисимович растянулся на полу. Ударом ноги Митя вышиб из рук Гладкова стилет и схватил старого вора за горло.