Александр Коноплин - Млечный путь (сборник)

Отругав для порядка всех трех взводных и пообещав Тимохе набить морду, Прохор пошел к своей землянке, скользя по размытой глине и чертыхаясь. Неделю назад возница с кухней не смог проехать к передовой по разбитой дороге и проявил смекалку: заехал к самой лесной опушке. Дальнейшее походило на комический спектакль: немцы не прозевали кухню, они затащили ее к себе в лес, вылизали котел дочиста, а на облучок прикрепили бумажку: «Рус, карашо! Закуска бил, давай теперь вотка!»

Эту записку капитан Хряк едва не засунул вознице в рот.

— Лучше бы они тебя самого сожрали, дурака конопатого!

Занятый своими заботами, старлей Ланцев подошел к своей землянке и толкнул дверь. На его топчане, как у себя дома, разлегся незнакомый сержант.

— Какого дьявола? — крикнул ротный, не понимая, что сейчас он подражает любимому возгласу своего комбата. — Почему этот боец у меня в землянке?

— Какого дьявола? — повторил Прохор. — Дневальный!

Но дневальный был рядом. Моргая белесыми ресницами, промямлил:

— Так он… как бы это сказать? Вроде, не совсем боец…

— Что это значит не совсем? Говори яснее!

Тут лежавший на топчане сержант поднялся и подошел ближе. При свете горящей гильзы Ланцев узнал девушку из смоленской деревушки, которую встретил осенью сорок второго.

После долгого перехода рота разведки, которой он командовал, пришла в дотла сожженное селение под названием Сельцы. Название прочитали на дубовой старинной доске, приколоченной к столбу у дороги. На доске также значилось количество жителей мужского пола — женский пол в расчет не принимался, а также название волости.

— Значит, Сельцы, — сказал помкомвзвода Гриша Разуваев, закидывая за спину пока ненужный автомат, — домов, я думаю, двадцать было, а нето и все тридцать. Пойду пошукаю по погребам, может, чего и сталось.

Он ушел, а Ланцев присел не пенек возле чьего-то пожарища. Солдаты разбежались кто куда. Вдруг за спиной ротного послышался чей-то кашель. Прохор схватился за автомат — позади чужого быть не могло, там стоял часовой. Но кашлял не немец, а девочка лет шестнадцати в лохмотьях, с растрепанными волосами и диким взглядом. Вместо юбки на ней был надет немецкий бумажный мешок с орлом и крупными буквами маркировки.

— Ты кто? — спросил Прохор и поставил автомат на предохранитель. — Откуда взялась?

— Из погреба. А звать меня Тина. А вы, дяденька, за кого, за Гитлера или за Сталина?

— Да за Сталина он, за Сталина! — успокоил ее часовой. — Тут что, кроме тебя нет больше жителей?

— Нету, — сказала девочка, — было много, да всех поубивали. У вас хлебушка нету? Очень есть хочется…

Часовой — пожилой солдат из Смоленска — полез в противогазную сумку, достал ломоть хлеба и два яблока.

— Вот, пожуй пока. Скоро кухню подвезут, тогда и горяченького отведаешь. Давно ты тут, в погребе-то?

— Неделю никак. А кухню скоро подвезут?

Часовой взглянул на нее, потом перевел взгляд на дорогу.

— Да скоро, скоро. А ты как тут оказалась? Вся деревня погибла, а ты живая. В погребе питания какая была?

— Банки с огурцами. Я все ела, ела… А воды совсем не было. Истомилась по воде-то.

— Как это, не было? А вон, колодец! Сбегала бы, почерпнула — чай не больная какая — вон и бадья висит…

— С колодца воду брать нельзя, — сказала девочка, — в нем люди утопленные. Целых пять человек.

— Какие люди? — воскликнули Прохор и часовой одновременно.

— Наши, деревенские. Их немцы туда побросали. Один — дядя Ваня Онищев — все кричал: «Опомнитесь, ироды! Какие мы партизаны? Мы здешние, с вами не воевали. Старики мы! Пощадите!» А они все-равно их в колодец побросали. Потом сели на грузовик и уехали. Я все видела, подойти и потом боялась: немцы округ колодца провода натянули, и вьюшки какие-то положили.

— Какие вьюшки? Может, мины? Разрешите, товарищ старший лейтенант, проверить?

Он обежал вокруг колодца и крикнул:

— Точно, мины! Противотанковые. И одна растяжка с гранатой. Надо бы пост поставить, нето кто-нибудь из наших водички испить сунется…

Ланцев подозвал радиста с рацией, передал в полк обстановку, вызвал саперов. И взглянул на Тину. Худое изможденное личико, большие испуганные глаза, тонкие ноги, руки — палочки. По изображенному на юбке-мешке орлу он дал ей фамилию Орлова, хотя, наверное, у девочки была своя, настоящая фамилия. Но об этом он ее не спрашивал. Какая разница? Через час-полтора рота уйдет, а она останется. Одна во всей сожженной деревне.

Все так и случилось. Единственное, что он сумел сделать, это договорился с тылами, чтобы девочку взяли прачкой в санроту. И еще: ее накормили вдоволь — кухня все-таки подошла.

Когда уходили из деревни, Разуваев оглянулся и сказал:

— А девчонка ничего. Можно бы подкадриться, — на что рассудительный Дрощук, мотающий вторую войну, заметил:

— Тебе, Разувай, все одно с кем подкадриться. Хоть с козой, лишь бы дырка была. Да ты глянь! У этой девчонки в чем душа держится! Жалеть таких надо, а не кадриться. — И ротному: — С Гришкой все ясно — кобель. А ты вот что скажи, кто вместе с немцами Сельцы грабил? Сдается, тут не одни фрицы пакостили.

— Кто еще?

— Леший знает, может, бендеровцы или еще какая сволочь. Много их тут бродит, оружия всем хватает, ловить их некому, вот и безобразят.

— Но людей в колодец все-таки немцы побросали. Девочка видела.

— Я не про это. Мы тут с ребятами по погребам прошлись — чего добру пропадать. Так вот: вокруг шаром покати! Немцы так чисто не выгребают, они нашими соленьями-вареньями брезгуют, это славянский почерк. И вот еще… — он нагнулся над повозкой и вытащил из-под соломы черный мундир с белой нарукавной повязкой. — Полицай! Первые мародеры, между прочим.

— Ладно, ты от меня-то чего хочешь? Нам не положено за ними гоняться. Однако ты мне задал задачу, Дрощук. Как теперь рапорт писать? «Деревня сожжена дотла и разорена немцами и мародерами — бендеровцами и полицаями».

Спросят, почему не захватил хотя бы одного для допроса? Все знают: шляются банды по району, а в руки не даются. Разуваев, кто с тобой по погребам шарил? Копейкин? Сулайкин? Курдымов?

— Они, товарищ старший лейтенант.

— Нашли что-нибудь?

— Ничего. Пусто.

Похоже, прав Дрощук: так чисто немцы погреба не обирают, сыты сволочи.

За Сельцами через речку — полустанок Крапивный. Полотно узкоколейки партизаны взорвали в нескольких местах, а само здание не тронули, там у них что-то вроде штаба было, пока не подошли бендеровцы. Теперь вместо справного домика с палисадником и сараем обугленные бревна и наполовину разрушенная русская печь. На ней среди обычного рванья лежал труп молодого парня с тремя пулевыми ранениями и множеством ножевых. На убитом были холщовая домотканая рубаха и такие же портки.