Александр Коноплин - Млечный путь (сборник)

— Послушай, в бреду ты звал какую-то женщину… Ее имя, кажется, Арачи. Ты не можешь сказать, кто она?

По ее слишком уж равнодушному тону я догадываюсь, что этот вопрос для нее сейчас один из главных. Мне не хочется обманывать ее, кроме того, я совсем не готов к ответу и поэтому молчу. Имя той женщины, произнесенное другим человеком, заставляет мое сердце усиленно биться. Боясь голосом выдать волнение, я решаю не отвечать и знаком показываю, что доктор запретил разговаривать. Она молча поправляет подушку, одеяло и уходит.

Я благодарно закрываю глаза.

В Подмосковье март — время прилета грачей, начало таяния снегов, набухания почек на деревьях, время березового сока и звонких капелей, кошачьих свадеб и первых теплых ветров.

Там, в Эвенкии [1] После 1945 года в Эвенкии были переименованы многие поселки и стойбища. Автор дает их в прежнем названии. , на 64-й параллели все бывает иначе. В марте, как и в январе, трещат морозы, гуляют метели и, уезжая на один день в соседнее стойбище за тридцать— сорок километров, берешь провизии на неделю. Тайга не любит шутить. Помнится, однажды, поехав искать забытый на ночевке мешок с инструментами, я вернулся только через двадцать дней. Друзья не сразу меня узнали — такой я был непохожий на самого себя.

Да, тайга не любит шутить. Наверное, я был упрям и не хотел умирать, к тому же раньше мы были друзьями. Мы долго боролись.

Мне повезло. Один раз я случайно наткнулся на склад запасов бурундука, а в другой — посчастливилось поймать спавшего под снегом тетерева.

Когда-то я смеялся над своим другом Иваном Унаи за то, что он пьет свежую оленью кровь. Унаи не только пил сам, но и пытался приучить к этому меня.

— Горячий кровь — карашо! Сильный будешь! Олень догонять будешь!

Мне незачем было гоняться за оленем. Я варил себе кашу из концентратов и, когда удавалось достать немного сала, добавлял его в свой дневной рацион микроскопическими дозами. А когда заметил кровь на куске хлеба, оставленную деснами, наломал веток кедра и стал пить хвойный отвар.

Унаи не верил, что можно выздороветь, не попив теплой оленьей крови. Я выздоровел. Цинге оставил только два зуба.

Но тогда в тайге мне не на чем было варить хвойный отвар. Поймав тетерева, я прежде всего выпил его кровь до последней капли. Потом лежал в пустой медвежьей берлоге и жевал сырое мясо, слушая вой метели над головой.

Через два дня встал и пошел. Ноги мои больше не дрожали, глаза не застилало туманом.

А может быть, меня спас не тетерев. Просто я отлежался в берлоге, пришел в себя и, успокоившись, легко нашел дорогу домой. Перед тайгой нельзя показывать страх. Тайга не любит трусов. Если ты заблудился, если у тебя нет еды, не говори этого тайге. Не кричи, словно тебя режут, не кидайся из стороны в сторону, как сумасшедший, а сначала сядь и постарайся успокоиться. Сделай вид, будто сам пришел сюда, будто именно это место искал всю последнюю неделю, будто здесь, под землей, под слоем мягкого мха лежит что-то вроде клада, за которым тебя послали. Рассуждая так, приди в себя, осмотрись, поешь. Да-да, поешь! Тайга накормит всякого, кто внимателен к ней и, самое главное, не брезгует ее угощениями.

Если тебе не нравится слово «клад», замени его другим, скажем, «залежи урановой руды». А почему бы и нет? Ведь наша партия — все восемнадцать человек — как раз за этим и посланы сюда.

Я понимаю, это секрет, который лучше не разглашать, но наедине с тайгой можно говорить о любых секретах. Она знает много тайн, но очень неохотно с ними расстается.

Мой друг Иван Унаи хитер. Кроме того, он родился и вырос на Тунгуске, но и он иногда говорит, качая своей круглой, как шар, головой:

— Тайга ушел — в воду нырнул. След терял. Много шел, близко шел, ничего не знал. Никто не знал. Один тайга знал. Однако молчал. Такой тайга…

О приходе весны я почему-то всегда узнаю последним. Первыми о ней возвещают мыши. Они живут между внутренней обшивкой землянки и бревнами, которые примыкают к земляным стенкам. В этом промежутке они устраивают свадьбы, плодятся, выращивают потомство. Крошечные мышата иногда выбегают на середину моего жилища. Их никто не пугает, и они делают что хотят.

В прошлом году вместо меня целый месяц в зимовье жил Федор Борков. В нашей партии он выполнял обязанности подрывника, но был не очень ловок и однажды подорвался на собственном фугасе. Контузию посчитали пустяковой. Самолет вызывать не стали, Боркова, благо, он не возражал, оставили отдыхать в зимовье, а меня взяли на его место. Он — подрывник, я — радист. Я не знал его работы, он — моей. В результате такого решения нашего начальника Моргунова партия осталась без подрывника и связиста. В долгом походе моя искалеченная нога закапризничала, отказалась служить. Я стал обузой для ребят и, если уж говорить честно, лишним ртом.

Мы вернулись почти через месяц. К тому времени я совсем перестал вставать на больную ногу, и ребята несколько дней носили меня на руках. Борков же наоборот: поправился настолько, что Моргунов, отделавшись, наконец, от меня, с радостью взял его с собой. В наследство Борков оставил мне целый угол пустых водочных бутылок и дюжину полудрессированных мышат. Когда рано утром вся эта компания на полном серьезе забралась ко мне на кровать и стала требовать пищи, мне показалось, что я схожу с ума. Но потом недоразумение выяснилось. Мы подружились.

Следом за мышами приход весны начинает чувствовать Ци. Ци я очень дорожу. Это подарок Арачи — единственного живого существа, приносящего мне настоящее большое счастье. К сожалению, Арачи появляется редко. Все остальное время между двумя ее приходами я заполняю тем, что мечтаю о ней и пишу ей стихи, которые она все равно никогда не поймет и не оценит.

Зимой Ци ведет себя относительно спокойно. За печкой у трубы под самым потолком ей сделана дуплянка. Белка проводит там несколько ночных часов. Остальное время она носится по землянке, шалит, грызет все, что попадет на зуб.

С приходом весны ее поведение меняется. Теперь она почти не отходит от двери и даже спать устраивается поблизости. Стоит только зазеваться — и Ци исчезнет. Поэтому, прежде чем отворить дверь, я сначала отгоняю белку прочь.

Разумеется, мне жаль ее. Ведь из всех живых существ, населяющих эту землянку, только она находится в неволе. Я не раз просил у Арачи разрешения выпустить белку на свободу, но она всякий раз отрицательно качала головой:

— Нельзя. Это подарок. Другого у меня нет. Надо, чтобы ты не забыл меня.

Я божился, что не забуду, она недоверчиво поджимала губы. Когда же я начинал говорить о том, что мне жалко Ци, она начинала громко смеяться. Такие вещи оставались за пределами ее понимания.