Александр Коноплин - Млечный путь (сборник)

Первым его понял Тимофей Безродный, тогда простой солдат, воспитанник детского дома. Второй была, как ни странно, Тина. Оказалось, ее тревожат те самые чувства, что свою службу снайпером она рассматривает как возможность сделать как можно больше для победы. После их недавнего ночного разговора прошло совсем немного времени, когда она сказала:

— Ты не думай, Прохор, что я такая уж темная. Вот ты мне про белых офицеров рассказывал, про их долг перед Родиной. Я и это очень даже понимаю. Что, думаешь, я таких в своей жизни не встречала? Директором школы в соседнем селе, где я тогда училась, был отличный человек по фамилии Малов. Анатолий Алексеевич Малов. От него я впервые услышала об офицерском долге. У меня тоже имеется долг. Перед своими. Думала: вырасту, устроюсь на хорошую работу, буду деньги зарабатывать и родителям отсылать, а маме на платье куплю такую шикарную материю, о которой она всю жизнь мечтала, а папе часы карманные с цепочкой. Не привелось. Зато другой долг у меня родился — знаешь, какой? Только ты, Проша, больше ни с кем о долге не заговаривай. Не те нынче времена. Ваш офицерский долг вместе с религией в расход списали, навечно. Ты от своих товарищей когда-нибудь слышал о доле? Во-от! А моего дядю за два слова посадили и расстреляли, а ты мне тогда целую лекцию закатил. Ни к чему это, народ ведь не дурак, все понимает и многое помнит. А вот за то, что я в тебе не ошиблась — благодарю. Не можешь ты предать нас с Тимохой и всю службу военную. Мы с Людой Павличенко однажды на одного замполита наткнулись. Врал он солдату, будто слышал, что после войны колхозов не будет. Те уши развесили, слушают. Известно, не всем они пришлись по душе, многие и пострадали. Это те, у кого голова на плечах умная и руки где надо привинчены. Им свое хозяйство во сне снится, а таких немало. Вот замполит на эту кнопочку и нажал… А тут мы. Людмила хотела его сразу в Особый отдел тащить, да я отговорила: там его шлепнут сразу, а тут, глядишь, и послужит еще, повоюет. Конечно, тому замполиту жопу надрать следовало, не до смерти, а так… Да, по-всякому командиры своих солдат в бой посылают. Иной уговорами — это плохо помогает, иной матерком, а то и пинком, третий россказнями о послевоенной жизни, будто водку будут всем защитникам Отечества выдавать бесплатно и награды на грудь всем будут вешать… А как иначе? Чтобы их поднять в атаку, какая сила нужна! На смерть ведь идут, не на свадьбу! Да, многие хотят без колхозов жить, только, я думаю, не выжить нам без них. У мужика по природе заложено одно: старается он как можно больше под себя загрести. А такое и раньше было — мне батя рассказывал, и ему наплевать, что сосед бедствует. А в колхозе все равны, завидовать некому. Зависть — это хуже ненависти, из-за зависти и убить, и обобрать могут. Опять же, мужик наш от природы вороватый. Ну, не пройдет мимо, если что плохо лежит! А насчет того, что обирают их как липку, — это точно. «Все для фронта, все для победы» — это понятно, это — сейчас. Но ведь и до войны обирали! Кабы не огород — клади зубы на полку. Вот ты видел наши книжечки, где трудодни отмечались? Вместо каждого трудодня там палочку чертили. Обещали на каждую палочку по столько-то килограммов зерна, мяса, того-сего… И ни шиша не давали. За «палочки» работали. И это тоже все — до войны. Почему так? Ведь обещали! У нас радио над столом висело. Из него мы узнавали, как хорошо живем, сколько у нас всего… Отец слушал спокойно, а мама не могла — выключала. Говорила, издевательство это. Так и жили: по радио одно, по жизни другое. Так что даже очень хорошо твоих белых генералов понимаю: очень им хотелось вернуть в страну прежний порядок. Конечно, больше для себя старались, но и нам бы, может, полегче было. По крайней мере, моих дядьев не за хрен собачий не расстреляли бы.

В другой раз она сказала:

— Ты думаешь, я не понимаю, что в живых людей стреляю? Не… я понимала, а вот Людка, напарница моя, не понимала, а ведь немцы тоже все разные. Один так нам сказал: «Не стреляйте, фрау, по нам, мы не фашисты, нас погнали на войну».

— Ты что, по-немецки понимаешь?

— Я — нет, а Людка понимала. Она пальнуть по нему не успела. Вышел он с поднятыми руками. А таких убивать нельзя, они в плен сдаются.

— Наши немцы, которых мы караулили, тоже вышли с поднятыми руками.

— Их тоже нельзя было стрелять. Кто сам сдался, тот уже пленный и под эгидой… забыла, как это называется…

К Лоеву стягивались войска 2-го Белорусского фронта. Последними прибыли два кавалерийских корпуса и разместились вначале вдоль левого берега Днепра и Сожи от Лoeва до Радули, потом один из них в ночь на девятое ноября на плотах форсировал Днепр и занял позицию возле Ручаевки. За ним второй корпус, совершив тот же маневр, остановился севернее Лоева возле Переделок. По причине непролазных болот и усилившихся дождей оказать корпусам поддержку артиллерией не было возможности. Конники пользовались своей легкой артиллерией и минометами на конной тяге. Авиация не проводила даже разведку— над всем районом боев стояли низкие облака, временами проливавшими холодный дождь на головы людей. Как сказал Кислов во время второго свидания, основные силы всего Белорусского фронта двигались вдоль Сожи на Гомель, но у них ощущался острый недостаток в артиллерии, танках и другой тяжелой технике.

— Все отдано Центральному фронту, там решается судьба войны, а мы лишь фланговое прикрытие.

Наступление началось десятого ноября на рассвете. Оба кавкорпуса одновременно снялись с позиций и выступили в район Василевичей с целью занять Дубровичи, Макановичи, Защебье, также более мелкие населенные пункты и, выбив из них полицейские гарнизоны, занять железную дорогу Мозырь — Гомель. Однако, двигаясь вдоль железнодорожного полотна, разведчики обнаружили, что мост через Днепр взорван. Верные долгу продолжать рельсовую войну белорусские партизаны старательно выполняли приказ Верховного. Не доходя до Салтанова, оба корпуса разделились, один пошел на Речицу с севера от Глыбовска, другой с юга, от Левашей. Небольшой речицкий гарнизон, состоявший, в основном, из полицаев, разбежался при подходе конников. Далее путь кавалеристов лежал на Гомель, но при форсировании Днепра начались серьезные осложнения: возле Жмуровки немцы оставили мощный заслон из тяжелой артиллерии и танков. Вкопанные в землю, они в нужный момент кинулись к переправе. Подошедший с севера кавкорпус после жестокой кавалерийской атаки смял заслон у Жмуровки, но потерял две трети личного состава. В дальнейшем оба корпуса шли параллельно железной дороге и соединились с главными силами фронта для завершающего удара. Тридцатого ноября Гомель был взят.