Анатолий Кудравец - Сочинение на вольную тему

— Что это ты так рано вскочил? — подняла на него глаза мать. — Когда надо маленького покачать, так тебя не поднимешь, а тут готов. Лезь сейчас же на печь, а то сама подсажу.

— Мама, достань планшетку…

— А-а-а, вон оно что… Планшетка… А я-то думала, не волк ли в лесу подох, что Костусь так рано проснулся.

Костусь молчал. Пол был холодный, и его ноги уже мерзли.

— Иди спать, — уже строже сказала мать, обмывая нож и руки в чугуне с очищенной бульбой.

Костусь стоял, понурив голову.

— Дайте ему, Ивановна. Пускай потешится, — вступилась за Костуся Таня.

Мать молча встала, вытерла руки о полотенце, подошла к сундуку. Откинула тяжелую крышку и со дна, из-под поставов полотна, достала планшетку.

Костуся только и видели. Он шмыгнул на печь и, сев спиной к трубе, начал расстегивать и застегивать ремешки, примерял, чтоб они были как раз по его росту, чтоб можно было перекинуть планшетку через плечо. Совсем забыл, что потолок низкий, подскочил и так гвозданулся головой о доску — ту самую, с дырочкой, от сучка, — аж искры посыпались из глаз, а паучок выскочил из дырочки и побежал под балку. Костусь не заплакал, только почесал набитую шишку и сел на прежнее место. Начал прикидывать, что будет класть в каждое отделение планшетки. Командиры кладут туда карты, бумаги. Ни карт, ни бумаг у него нет. Вспомнил, что когда-то бабка давала отцу читать святые книжки, толстые, тяжелые, в твердых черных переплетах. Книги эти лежали на полке. Отец потихоньку вырывал листки из них и курил — без курева он не мог прожить ни одного дня… Может, в книгах еще не все листы вырваны, тогда можно было б вырвать и себе… Костусь опять сиганул с печи, подтянул лавку под полку. Какие книги! От них остались одни обложки. Хоть бы листок. Костусь взял обложки.

— Вот я тебе сейчас пошастаю так пошастаю, — метнулась мать за полотенцем, и Костусь едва успел юркнуть на печь.

В одно отделение планшетки он засунул обложку от одной книги, во второе — от другой. Слюда сразу потемнела, планшетка стала твердой и тяжелой. Как у командира. И Костусю показалось, что и он настоящий командир, в галифе, с автоматом. Вот сейчас вскочит на коня — и пошел на немцев.

Пока Костусь разбирался с планшеткой, паучок совсем осмелел, вылез из-под балки и поймал муху, начал закручивать ее в паутину. Глупышка: не успела ожить, почуяв весну, а уже попала в силок. Костусь взял щепку и разорвал паутину. Паучок удрал в свой домик, а муха долго еще барахталась, пока совсем не освободилась.

В хате стало светло. Таня кончала чистить бульбу, мать перекладывала в печи дрова. Разговаривали вполголоса, потом мать наклонилась к Тане, и та начала шептать что-то в самое ухо. Мать внимательно слушала, аж рот раскрыла, лицо ее вытянулось в радостном удивлении. Она не дала Тане договорить, перебила:

— Так ты не рада?

— Не потому, что не рада, Ивановна. Но ведь страшно… Смотрю на вас, вы и дома, в своей хате, и то вон как нелегко. А я… Сегодня здесь — и хорошо, и тепло, а что завтра будет…

— Никто не знает, что завтра случится, даже что сегодня будет…

Таня собралась в комочек, опустила глаза.

— И не думай, девка… И себя загубишь, и его… А он что, отец? — Мать кивнула головой на двор.

— Как и вы. Говорит, и не думай…

— Ну вот, видишь… Даже если и не здесь будете, все равно недалеко отсюда… Придешь к нам, разве я тебя прогоню, ты ж давно как родная нам…

— Спасибо, Ивановна, спасибо. Может, и рано еще разговор начали. Когда-то будет…

— Не успеешь оглянуться, девка. Только береги себя. И на холоде не простаивай, и тяжело не нагружай себя… — Мать подняла голову, увидела, что Костусь свесился из-за трубы, раскрыл рот, слушает их, забыл и о планшетке, и обо всем на свете. Рассердилась, крикнула: — А ты что уши развесил? Интересно ему, гляди ты. Ты вон торбу свою береги, а то возьму сейчас и выброшу, и не найдешь никогда.

— Что я там слушаю… Ничего я не слушаю. Очень мне интересно. У меня вот ремешок не застегивается… — Костусь снова занялся планшеткой. «Подумаешь, какие-то секреты там. А он… А она…» Костусь понимал, что в их хате происходит что-то важное, однако никак не мог догадаться, что это такое. Снова стал было вслушиваться в разговор матери с Таней, но так ничего и не понял, а потом и совсем забыл о нем.

Все утро он носился с планшеткой. Даже когда завтракали — Таня, мать, Жибуртович и он, — планшетка висела у него через плечо. Дёмин все еще спал.

Жибуртович пошутил:

— Давай-давай. Планшетка есть, осталось добыть автомат — и иди к нам. Конечно, если мать отпустит. Ивановна, отпустишь с нами?

— А пускай идет… Он мне кишки уже все вымотал. Может, хоть вымуштруете немного, к порядку приучите, слушаться будет…

— Ну, у нас это строго. У нас дисциплина железная… Так пойдешь в мой взвод?

— Пойду. Только ведь у меня автомата нет…

— Это можно поправить. Немного подрастешь, подловишь фашиста где или «бобика» — и вот тебе автомат.

Жибуртович был сегодня необычайно весел и снова начал нравиться Костусю. Правда, он только разговаривал с Костусем, а сам все время смотрел на Таню, улыбался ей, и она ему улыбалась… Пусть улыбаются.

Потом Костусь вышел на улицу, встретил Женьку и Алика, показал им планшетку. Женьке даже дал надеть и походить с ней по двору. А Алику не дал. Пусть знает. Не надо было позавчера толкать Костуся в канаву. Домой возвратился к обеду. На дворе было солнце и на кострике возле истопки было тепло, как летом. Расстелив пятнистую немецкую плащ-палатку и прислонясь спиной к задымленной бурой стене, там сидел Дёмин, писал письмо, пристроив на коленях доску, а сверху лист бумаги. Он хмуро взглянул на Костуся, не отрывая руку с карандашом от бумаги. Взгляд его словно говорил: «Ну что ты стал? Не видел, как письма пишут?» И тут Дёмин увидел планшетку.

— А ну иди, иди, — поманил он Костуся пальцем.

Костусь подошел ближе.

— Покажь, — протянул руку Дёмин.

Костусь снял с плеча планшетку, подал:

— Это Витька Карачунов мне вчера дал…

— Витька Карачунов, говоришь… У него всегда найдется что-нибудь. Ага… Добрый плановик… — Дёмин расстегнул планшетку, застегнул. — Молод, вот и глуп. Зачем малышу планшетка? А командиру она будет хороша. А то его сумка совсем обтрепалась…

Дёмин говорил спокойно, тихо, не поднимая на Костуся глаз, как бы сам себе, и Костусь почувствовал, как душа его провалилась в ноги. Он протянул руку:

— Отдайте…

Дёмин ничего не сказал. Обмотал планшетку ремешком, рывком встал, потянул на себя плащ-палатку. Ступил несколько шагов от истопки и вдруг остановился, повернул голову к Костусю. Тот стоял как оглушенный.

— Ну чего глядишь?

— Отдай планшетку. Не ты ее мне дал, чтоб отнимать.