Анатолий Кудравец - Сочинение на вольную тему

— Не будем загадывать, — ответил Валера. Он был в теплой, покрытой плотной черной материей куртке, патроны опустил в карманы, ружье на плече.

За их сборами, кроме Марины, пристально следила еще одна пара глаз. Принадлежали они Толику — восьмилетнему мальчику Леника. Как раз были зимние каникулы, и Игнат Степанович передал Лиде, чтобы прислала сына: пусть побудет у них. Она и привезла его. И сейчас Толик сидел, свесив ноги с высокого дубового дедова стула, точно с трона, и наблюдал за тем, как дед собирается на охоту. Мальчишку недавно остригли «нулевкой», и его оттопыренные уши торчали в стороны, будто не свои.

— А мне можно с вами? — попросился он у Игната Степановича. Попросился таким серьезным тоном, ровно его и в самом деле могли взять на эту охоту.

— Тебе еще рано, — ответил дед, бросив взгляд на стену. Там в дубовой рамке висел портрет сына, переснятый с военной фотографии. Они были очень похожи — этот остриженный ушастик и тот, на стене, в парадном мундире и фуражке. — Ага, рано тебе, — повторил дед и добавил: — Разве что прокатиться на кабане, если бы седло нашлось да у кого-нибудь хватило ловкости нацепить ему на спину. А ежели сказать больше, так и не детское это занятие.

— Я к вам в гости приехал, а вы не хотите меня брать с собой, — с обидой проговорил внук.

— Приехал в гости, так будь гостем, — ответил Игнат Степанович.

Кабан был в своем «наделе», и собаки подняли его сразу, однако он не пошел на Валеру, а рванул по ельнику в сторону Яворского леса. И проскочил метрах в ста от Игната Степановича — будто молния черкнула по снегу меж стволов.

Голоса собак отдалялись. Игнат Степанович понял, что вся его великая стратегия лопнула, как порхавка под ногой, и через канал выскочил на поле, держа направление на дальний угол Яворского леса. Кабану не закажешь, куда свернуть, но Игнат Степанович был почему-то уверен, что он пойдет либо в глубь Старины, либо сюда. Путь к Старине отреза́ли своими голосами собаки, а этот угол глухой и тихий…

На взгорке Игнат Степанович остановился, обернулся и увидел Валеру. Тот только что выскочил из лесу и показывал рукой туда же, куда направлялся Игнат Степанович. Он бросил взгляд чуть дальше, на низинную прогалину между березняком и Яворским лесом, и заметил самого кабана. Тот пластался по низине, как будто гнал борозду на ближний угол Яворского леса. Снег был глубок, и кабан чуть ли не весь зарывался в нем. Вырвались на открытое и собаки.

«Ненадолго тебя хватит по такому снегу, голубок. Они догонят. Догонят и оседлают», — подумал Игнат Степанович, ускорив шаг.

Широкие ясеневые лыжи легко скользили по залубенелому снегу, и он достал дальний угол Яворщины раньше, чем кабан. Собаки заливались где-то на клубчанской стороне и все вроде на одном месте. Не иначе кабан забрался в чащу и не подпускал их к себе. Но нет — голоса собак повеселели, начали приближаться, и не успел Игнат Степанович сообразить, что делать — остаться здесь или краем леса пробежать дальше, как снова, уже вблизи, увидел кабана. Тот челноком прошил ельник метрах в тридцати от него и вышел на чистый снежный простор. Впереди, поперек его пути, тянулся мелиоративный канал, дальше лежало поле, а за ним темной стеной вставал Кургановский лес. Кабан держал путь туда. Метрах в тридцати вслед за ним шли собаки.

Игнат Степанович вскинул ружье и вел его по ходу кабана.

Это был настоящий секач: высокая могучая грудь, огромная, стесанная на клин голова… Разинутая пасть забита пеной… Собаки настигали его…

В обоих стволах были патроны с пулями, но Игнат Степанович медлил нажимать на курки.

«Куда ж ты идешь, дуралей! Перед тобой же канал…» Мысль эта молнией сверкнула в голове, и словно бы в ответ на нее кабан сделал отчаянный прыжок. Прыжок был стремителен и красив, кабан оторвался от земли и на какое-то мгновение как бы повис в воздухе, в свободном полете. Он пошел бы дальше, но в событие вмешалось то, чего ни зверь, ни человек не ожидали. На противоположном берегу канала за зиму выросла тянувшаяся вправо и влево широкая, зализанная ветрами снежная крыша. Кабан опустился как раз на нее, пробил насквозь и всей своей мощной тушей шастнул вниз, в сыпучий, глубокий снег. Тут его и нагнали собаки.

Игнат Степанович выскочил на берег канала. Кабан барахтался в сухом, вспаханном копытами снегу. Огромная, в половину туловища, с желтыми загнутыми клыками голова вытянута вверх, навстречу собакам, черная щетина на загривке стояла шильем. Разинутая пасть была забита желтой пеной, и она клочьями падала на снег, грудь запаленно вздымалась. Собаки так и заходились от ярости, бросались вниз и, как на пружинах, отлетали назад.

Сзади над кабаном нависала толстая снежная крыша, перед ним были собаки.

Боковым зрением кабан заметил человека, выскочившего на берег канала. И откуда только сила взялась: внезапный, как выстрел, прыжок вверх, на берег канала, прямо на собак — те, точно щепки, разлетелись в стороны, — еще несколько прыжков, и лес проглотил его, как иголку. Опомнились, заголосили собаки, устремились вслед.

Подбежал Валера: куртка расстегнута, шапка на затылке, лицо раскрасневшееся, в поту.

— Ну что?

— Вопщетки, ты понимаешь: и по такому снегу он идет наравне с ними, — Игнат Степанович выглядел растерянным. — Ага, выскакиваю сюда, а он в канаве, как мышь в муке. И собаки шалеют.

— Ну?

— А потом увидел меня — и на них, на берег… Как они только успели отскочить. А он по своему же ходу назад…

— Постойте, тут же и пятидесяти метров не будет, — пытался понять происшедшее Валера.

— Ага… Ты видишь, какую кротоловку ему подстроили? — Игнат Степанович шел по кабаньему следу. — До крови изрезал ноги, и пена клочьями… Он думал, что на той стороне твердое, а там снега накрутило за зиму. Он как шел, так с ходу и мотанул… Метров пять летел… И если б там была земля, пошел бы дальше. Такая сила, пудов шестнадцать, не меньше…

Валера пытливо посмотрел на Игната Степановича, и только теперь до него начал доходить смысл всего, что произошло здесь…

Игнат Степанович достал из кармана трубку, но набивать ее не спешил, прислушивался к голосам собак. Они доносились откуда-то с другого конца леса.

— Вопщетки, ему ничего не оставалось, как пойти в атаку на них, в лоб… — Игнат Степанович опять прислушался. Голоса собак еще доносились. — А теперь нехай они ему ж… поцелуют, — сказал как бы про себя и засмеялся тихим виноватым смехом.

Он натаптывал трубку и, казалось, всецело был занят этим, но видно было: голова его занята какой-то другой, важной мыслью. Игнат Степанович даже усмехался про себя, шевеля губами, и в глазах его стоял светлый, словно это заснеженное поле, туман… Усмехался и прислушивался к чему-то, звучащему в нем самом и что мог уловить только он.