Владимир Лидин - Три повести

— Миндаль, должно быть, цветет, — сказал Икряникову Ячеистое.

— Абрикосы цветут, — поправил другой казак.

— Может, и абрикосы, — согласился Ячеистов. Он долго раскуривал трубочку и дал прикурить Икряникову. — А далеко нас, казак, занесло, — сказал он с несвойственной ему задумчивостью. — Теперь и Румыния — вот она за горой… сколько же еще нам бить немцев осталось?

— А пока не разобьем — столько и осталось, — ответил Икряников хмуро. — Маленько под Корсунем посчитались… а счет мой — по нему им еще платить и платить.

— Да и мой не короче, — сказал Ячеистов.

Только теперь, смыв густую белую пыль с лица, они как бы впервые разглядели друг друга. Почернели и обуглились до красноты казачьи посуровевшие за войну лица. И седина была в усах, а если отпустить теперь бороду, то по сверкающей жемчужной щетине у многих можно увидеть, что была бы и борода наполовину седой.

— Дойти до конца хочется, — сказал еще Ячеистов Икряникову. — Теперь обидно будет не дойти.

— А дойдем. Видишь, какую дорогу прошли… теперь уже недалеко.

Они замолчали оба, отдавшись воспоминаниям. Было в этой свежести апреля, в горном воздухе, в розоватых абрикосовых деревьях нечто от донской родной степи… и так же звякал колокольчик вожака, и дымок тянуло низом, и хотело сердце верить в лучшее.

— Семейства наши — как думаешь… может, целы? — спросил Ячеистов со вздохом.

Но Икряников не ответил ему. Только тоска, стиснувшая сердце, заставила привычным движением ощупать шашку на себе. Тысячи дорог были уже пройдены, но не через один холм и горный перевал нужно было еще пройти к главной цели, и тишина весеннего вечера в горах не могла обмануть минутным своим очарованием.

Два часа спустя, отдохнув, полк втягивался уже на дорогу. Та же пыль, только синеватая в сумерках, стояла на ней. Колонны машин поднимались на холмы от Днестра, устремляясь за отроги Карпат и горные перевалы. Первые мелкие звезды зажглись в небе, слитом с голубоватой дымкой в ущельях, так что нельзя было понять, где кончается небо и начинается земля. Освеженные прохладой и отдыхом, кони облегченно поднимались на холм, и Икряников видел мерцающую звезду пред собой как сигнальный огонь. Две трети дороги были уже позади, но еще лежала впереди ее последняя треть…

Он тронул каблуками коня, и конь послушно подался вперед сильным телом. Великое движение, начавшееся свыше двух лет назад, продолжалось. Последние немцы изгонялись с родной земли, и надо было теперь сделать так, чтобы навеки забыли они дорогу в Россию.

1942—1944

Кто такие? Паспорта!

Богатый человек.

Говори всё!

Ястреб.

Бус — мелкий дождь.

Оморочка — берестяная лодка.

Ота — род обуви.

Юкола — пласты провяленной рыбы.

Тала — мелко нарезанная рыба, которую едят сырой.

Бачкафу! — Здравствуйте!

Пампуши — китайский хлеб.

Ходзены — прежнее название нанайцев.

Сеоны — идолы.

Гольды — прежнее название нанайцев.

Доктон — чулки из мягкой рыбьей кожи или шкурок зверя. Унты — род обуви.

Сэрми — самострел, который настораживают на зверя.

Ерофей Павлович — станция Амурской железной дороги; имя землепроходца Хабарова, в честь которого назван город Хабаровск.

Хоморан — летний балаган из бересты.

Тугдэ — барс.

Агди-порхо — буквально: гром-пароход.

Облако-симана — снег.

Татуо — халат.

Неполная средняя школа.

Бира — река.

Бираган — речка, ключ.

«Щучки» и «овечки» — обиходные названия у железнодорожников паровозов системы «Щ» и «О».

Ага — старший брат, нэу — младший брат.

Гаса — утка.

Аями и Джулин — идолы, считавшиеся покровителями семьи и дома.

Евангелие от Матфея.

Хурмэ — игла из рыбьей кости.

Так в дословном переводе располагаются слова на нанайском языке. В соответствии с этим привычным для нанайцев расположением составляются книги для первого чтения.

Гармаса — матерчатая шапка с наушниками до плеч.

Гида — копье.

ТТ — система пистолета.

Маруська.

«Ост-дейтше-индустриель-акциенгезельшафт» — Восточно-немецкая индустриальная акционерная компания.

Наблюдательный самолет, прозванный «рамой» из-за его двойного фюзеляжа.

Уток.