Герман Занадворов - Дневник расстрелянного

«Мир, видимый через человека, а не мир и человек, на которого смотрел писатель-созерцатель, сидящий на некой троне выше всех людских страстей и жизней. Время требует от нас отказаться от «объективизма», от попыток быть «объективным». Такая позиция сейчас — предательство. Предательство по отношению к человечеству, а значит — к литературе. Не над борьбой, а в рядах и явно откровенно на одной стороне должен быть писатель.

Когда против всего человечества пущено в ход любое оружие, только великая страсть борца может сделать писателя любимым теми, кто умирает за будущее Земли. Для нас сейчас и долго еще лучшим критиком и тем, к кому обращаться должны, будет и есть человек, который борется».

После того как произведения Германа Занадворова стали появляться в журналах, его мать Екатерина Павловна и сестра Татьяна Леонидовна, а также и я стали получать письма его соучеников, друзей и подруг, соратников и, конечно же, письма библиотекарей и читателей. Письма тех, кто близко знал Германа, пронизаны любовью; в них говорится о том, что он был человечен, умен, многознающ. Тит Демьянович Кравец (в дневнике он Толя, Доцент), работающий сейчас инженером в институте кибернетики АН УССР, называет Германа бесстрашным. Лука Давидович Бажатарник — он входил в руководящее ядро «Красной звезды», теперь педагог в селе Новоселица Кировоградской области — относит Германа и Маришу к тем, «кто сгорел, открывая солнце во времена зловещей ночи «новых порядков». Учительница Зинаида Сычевская (прежняя ее фамилия Белоус), дружившая с Маришей и Германом, называет их мучениками, восхищается их мужеством и редкостным душевным богатством.

Старший техник станции Казатин Владислав Лозинский находит, что наш читатель обязательно должен знать о журналисте, писателе, преданном Родине, — Германе Леонидовиче Занадворове.

А вот что рассказывает ольховатский библиотекарь Нина Белоус:

«Дневник расстрелянного» — это исторический документ о нашем селе в годы Великой Отечественной войны. За восемь лет работы в библиотеке ни одна книга, ни один журнал не имели такой популярности, такого спроса читателей, как «Дневник расстрелянного». За несколько дней его прочли около ста читателей. И еще на очереди много и много людей. Просят даже люди соседних сел: Синек, Каменной Криницы, Колодистого. Приходят ко мне на дом, просят почитать без очереди. В селе дневник Занадворова пробудил тех, кто при немцах «шалил», а теперь тихонько сидел, чтобы не знали, кто он. Но правде глаза никто не закроет. Герман был человеком справедливым».

Ей же принадлежат такие слова о Г. Занадворове:

«Он вошел в историю нашего села как герой, писатель, человек с большой буквы».

Я думаю, что выход в свет настоящей книги привлечет внимание множества новых читателей и утвердит в литературе имя ее автора, как утвердились в ней славные имена Сергея Чекмарева, Павла Когана, Николая Майорова, Михаила Кульчицкого.

Герои гибнут не для того, чтобы умереть.

О Марии Яремчук и самом Германе Занадворове можно сказать его же словами из статьи «Спутник сильных», посвященной Джеку Лондону:

«Они умели бороться до последнего дыхания и умереть, не запятнав ничем слова ЧЕЛОВЕК».

Н. ВОРОНОВ

Кажется, с того утра минули века.

То ли стук в дверь, то ли грохот в верхнем этаже разбудил Павла. Он пробурчал: «Что за черт?» — и приподнялся.

Солнечные лучи плоско лежали в комнате, желтели на паркете в углу. Было не больше шести — необычайно раннее время, если вы закончили читать в два часа ночи.

Звуки повторились. Павел узнал знакомое по противовоздушным учениям хлопанье зениток, выругал артиллеристов.

— С ума спятили. Будят в такую рань.

22 июня 1941 года Павел Черемных не намеревался подыматься в шесть часов. Он хотел выспаться, как полагается в выходной день, потом с двумя приятелями поехать в Выдубецкий монастырь. Старая обитель была построена вскоре после крещения Руси — обстоятельство совершенно достаточное, чтобы интересовать молодого историка. Днепр, песчаный пляж и лес должны были стать воскресным дополнением к архитектуре и живописи одиннадцатого века.

День предстоял отличный. Павел, посвистывая, спустился по лестнице, завернул за угол к троллейбусной остановке.

Он шел, жмурясь от ветра и солнца, по еще полупустым улицам. Город просыпался свежий, веселый, полный зеленоватого сияния листвы. Прохладой дышали недавно политые газоны, клумбы, японские розовые вишни и сочные тюльпаны возле Академии наук. Мокрый асфальт отражал белые и цветные платья, черный лак машин, листву каштанов.

После многих недель холодов и дождей пришло первое по-настоящему июньское воскресенье. Трамваи уже развозили киевлян за город: Голосеево, Святошино, Пущу.

Павлу нечего было спешить. У знакомого продавца в «Американке» он попросил кружку пива. Продавец был настроен также празднично и говорливо.

— На дачу собираетесь? На пляж?

— Хочу съездить за город, — ответил Павел, сдувая пену.

— Денек что надо.

— Да, хорошо.

— Только вот тревога. У меня один клиент говорил, будто боевая.

— Ерунда какая.

— Я тоже сказал, что такие разговоры — настоящая провокация.

Беседа в пивной мгновенно забылась. На пригородном вокзале, где Павел с товарищами условились встретиться, его охватила звонкоголосая воскресная толпа. Люди, обливаясь потом, пробивались к кассам, стучали в закрытые окошки, кричали, возмущались. Билеты почему-то не продавались, поезда опаздывали. Рассерженные отцы и матери дачных семейств осаждали каждого появлявшегося железнодорожника:

— Что за безобразие! Какое вы имеете право? Почему не идут поезда?

Те отмахивались, торопливо протискивались через толпу.

— Не знаем. Не знаем. Лучше поезжайте, граждане, домой.

— Действительно безобразие, — решил Павел. — И куда это мои ребята запропастились?

Толпа долго носила его то туда, то сюда, пока Павел выбрался, наконец, на крыльцо. Он встал в тени за колонной, чтобы отдышаться, понаблюдать за подходящими к вокзалу.

От трамвайных и троллейбусных остановок непрерывно двигался пестрый людской поток. И ни одного знакомого лица! Дьявол знает, что с ними случилось. Проспали, что ли?

Посреди площади висели пузатые электрические часы. Свет почему-то забыли выключить, часы напоминали бледную утреннюю луну, по диску которой, дергаясь, двигались стрелки. Условились встретиться в половине одиннадцатого. Время подходило к одиннадцати.